Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев

меня сейчас на карьере, добывают и грузят камень, песок. Шоферы, возчики брошены на доставку стройматериалов.

— Машины Горбачев тебе из своего МДС дал полностью? Не обидел?

— Получили кое-чего… хоть и маловато.

— Дал, что положено, — буркнул Горбачев. — Парк-то у нас не ахти какой.

— А как насчет ручных орудий производства? — продолжал расспрашивать Протасов. — Обеспечили? А то вот угаловцы явились на трассу, будто к теще в гости: лопат даже не захватили. Наверно, думали, что тут их с нетерпением дожидаются новенькие, которые потом, в виде трофеев, перейдут в полную их собственность. Я сейчас отправил самих руководителей домой, в райцентр, и сказал, чтобы не возвращались без инструментов.

Люди, стоявшие вокруг секретаря обкома, рассмеялись.

— Вроде у нас все в порядке, — бодро ответил Худяков. — Даже точильное колесо привезли. Так что инструмент всегда будет в боевой готовности.

— Вы, пореченцы, мужички прижимистые.

— В хозяйстве каждая шавка должна гавкать. А насчет ручных орудий производства у нас есть прямо мастера. Вон видите бородача в розовой сатиновой рубахе? Гадеев Сафрон Аггеич. За шестьдесят перевалило, к нам пришел «за внуков» работать, лучший землекоп. Хотите, позову? Любопытный старик.

— В другой раз познакомлюсь с ним, сейчас хочу по всей трассе проехать.

— Понятно, Семен Гаврилыч. Конфликт у нас в другом вышел: семеро колхозников сбежали обратно в деревню. Видать, рассчитывали, что их в дом отдыха пригласили, а тут работать надобно не ложкой, а сошкой.

— Ну, и что вы? — с интересом спросил Протасов. Худяков усмехнулся:

— Что с дезертирами делают? Трасса — дело, конечно, добровольное, но зачем было на общем собрании кричать: «Поеду!» Назвался груздем — полезай в кузов. На их бы место другие нашлись. Ведь народ у нас и здесь зарабатывает денежки. Просто по теплым лежанкам соскучились. Ну, мы написали коллективное письмо председателям их правлений: там этих «летчиков» так проработают всей артелью, да еще в районной газете проберут, что сами обратно запросятся, только примем ли.

— Правильно. С кем, Худяков, соревнуешься?

— С Чашей.

— Гляди, чтобы хвост тебе не показали.

— Сам постараюсь их вести за кормой.

Протасов своим несколько грузным шагом направился к палаткам.

— Ну ладно, показывайте, как устроились с жильем. В случае дождя не поплывете? Это бочка для воды? Что ж, каждый рукой туда будет нырять с кружкой? Иль ты щуку пустил, чтобы она подносила людям напиться? Гляди, Худяков, еще кто-нибудь утонет, отвечать не пришлось бы. А что, если из этой же бочки да устроить бак? Наверно, уж не очень и трудно к ней прикрутить кран? Как смотришь?

Худяков с виновато-лукавым видом почесал за ухом:

— Недосмотрели, Семен Гаврилыч. Нынче ж к вечеру оборудуем.

— А вы, товарищ Камынин, — продолжал Протасов, — запишите себе в книжечку требование к облпотребсоюзу, чтобы варили квасок. Рабочему человеку всегда попить хочется, не обязательно дуть воду, да еще, наверно, сырую.

Он спросил пореченцев, в чем они вообще испытывают недостатки. Камынин и это записал.

— Что ж, — вслух подытожил Протасов свои впечатления от лагеря. — Пожелаю вам, товарищи, и работать обстоятельно, как вы подготовились. Шире развертывайте соревнование, всячески выявляйте творческую народную инициативу — в этом залог успеха. Появятся какие недостатки — сразу докладывайте, не коллекционируйте… премировать за них не станем.

Кивнув всем на прощанье, Протасов, а за ним и руководители доротдела пошли к машине. Автомобиль, блестя черными лакированными боками, мягко взял с места и, выехав на ухабистую, хорошо просохшую дорогу, плавно покачиваясь, пошел дальше, на следующий участок.

IX

Проводив начальство до конца трассы — городка Квашина, где она должна была соединиться с Варшавским шоссе, Андрей Ильич не поехал на щебеночный завод, а остался ночевать в Доме колхозника. На другой день в Моданск возвращался вместе с начальником машинно-дорожной станции Горбачевым. По пути решил проведать жену: очень соскучился.

Хотелось и посмотреть, как ведутся работы на дистанции Хвощина. Хотя Камынин отвечал за все строительство, он предоставил «хозяину» доротдела полную самостоятельность, не вмешивался в его распоряжения: между обеими дистанциями началось соревнование и он не желал пересудов о том, будто «толкает под руку», мешает. Сказывалась и привычка подчинения. Камынину, как и жене, было известно, что Николай Спиридонович очень хотел возглавить стройку. И в обкоме, и в Главном дорожном управлении Российской Федерации, и среди самих сотрудников их отдела многие считали, что его напрасно обидели. Но было и другое мнение: Хвощин поставлен на эту должность в конце войны за неимением специалистов, работу знает в общих чертах, а Камынин инженер, и именно ему должно возглавлять дорожный отдел. Оба они — и Камынин, и Хвощин — отлично понимали, что прокладка трассы является тем «пробным камнем», который покажет, кто из них достойнее как руководитель, останется ли Николай Спиридонович в старом кресле или его «пошлют учиться» — один из методов избавиться от разжалованных или вообще нежелательных работников.

— Езжай потише, — сказал Камынин шоферу.

Со смешанным чувством удовлетворения и легкой зависти он отметил, что работы у квашинцев ведутся очень дельно, организованно — быстрее, чем на его дистанции.

— Похоже, обжал вас Николай Спиридонович, — неприметно улыбнувшись тонкими губами, сказал Горбачев.

— Вырвался, — спокойно ответил Камынин. — Хороший пример подает. С одним только не согласен: тщательнее надо готовить подъезды к трассе, чинить мосты к песчаным, каменным карьерам. Пока хорошая погода — больше завозить стройматериалов. Погода может измениться, и тогда придется трудновато.

Он знал, что начальник МДС — правая рука Хвощина и при всяком удобном случае старается дать своему начальнику лучшие машины, механиков, в первую очередь обеспечить ремонтом. Дружили они и домами.

— Придираешься, Андрей Ильич, придираешься, — засмеялся Горбачев. Долговязый, жилистый, в чесучовом картузе, скрывавшем лысину, в неизменных бриджах, он выглядел, как всегда, щеголевато. Волевое бритое лицо его резко загорело, глаза под черными сросшимися бровями смотрели насмешливо.

Автомашина проскочила деревянный мост через Омутовку, открылись избы деревни Бабынино, голая, неозелененная улица с бредущим пегим телком, а дальше, на опушке леса, — чашинский лагерь, флажок над шалашами.

Гигантской буро-черной линейкой, возвышаясь на полметра от земли, тянулась насыпь. На обрезе грохотала камнедробилка, словно связанная с локомобилем приводным ремнем. Зев ее проглатывал тонны плитняка, перемалывал его рифлеными щеками, и горы щебня вырастали рядом с машиной. Дымом стлалась каменная пыль.

За работой наблюдали члены районного штаба, представитель обкома комсомола, десятник.

— Привет начальству, — встретила приехавших Баздырева, уже успевшая загореть, еще более красная, чем обычно.

— Чем похвалитесь? — здороваясь, спросил Камынин. Он неприметно оглянулся: нет ли где жены.

— Мы рапортуем не языком, а руками, — зычно, точно с трибуны, ответила Баздырева. — Видите, наращиваем насыпь, скоро заложим корыто для песчаной подушки. Вон мостовщики уже готовят бордюрный камень