Улитка - Эльга Мира

Я была безрассудной, порывистой, упрямой и немного по-хорошему чокнутой. Я жаждала любви безграничной, искренней, способной изменить мир, верила в смелость друзей, хрипло вопящих: «Перемен требуют наши сердца», в силу чувств Последних героев. Увы, девочки подыскивают мужей по образу и подобию своих отцов лишь после того, как сильно обожгутся на бродягах. Да и дерзкие смельчаки становятся неудачниками тоже не сразу. А впрочем, есть ли разница, каким будет плавание твоего корабля – славным или бесславным? Все мы начинаем одинаково – выпадаем росой на траве по утру – и кончаем так же. Лишь почувствуешь это нутром, сразу примиряешься с прошлыми ошибками, прощая по дороге «презренных».

При моем первом появлении в школе с железной серьгой-крестом и в кожаном напульснике наша классная дама тихонько попросила меня снять порочащие ученическую форму элементы. После выбритого затылка и черной помады на губах меня час обрабатывали на ковре у завуча-заики. Но когда на уроке психологии я изложила теорию «наркотики как средство влияния на толпу», моих родителей немедленно вызвали к директору. Нотации и стенания Ивана Андреевича продолжались больше часа. С безжалостным равнодушием юности я наблюдала за нарастающим напряжением внутри небольшого кабинета, где между окном и старым учительским столом метался высокий худой человек с первичными признаками купероза на лице.

– Наше учебное заведение, которое, как вам хорошо известно, скоро отметит столетний юбилей, не выдержит наступления неформалов. Если Свята продолжит нарушать дисциплину, сами понимаете, придется поставить вопрос о ее отчислении. Правила и традиции нужно чтить и уважать, – резюмировал директор напоследок, ядовито покосившись в мою сторону.

Желание унизить меня граничило в нем с жаждой отмщения за всех павших в педагогических войнах. Его где-то можно было понять.

Отец угрюмо молчал, предоставив матери отдуваться за двоих. Мама, которая всегда старалась избегать конфронтации, глубоко вздохнула и, опустив глаза, произнесла:

– Иван Андреевич… Не то что бы я хотела оправдать поведение Святы, но… Короткая стрижка и нестандартное мышление – это еще не повод для клейма, ведь так? В стране перемены, молодежь это чувствует глубже нас.

– Анастасия Степановна, к счастью, в нашей школе эти так называемые перемены чувствует только ваша дочь. – Тот раздраженно поджал губы. – Все остальные продолжают прилежно учиться.

– Насколько мне известно, у Святы прекрасная успеваемость, а касательно ее внешнего вида мы постараемся найти компромисс.

Спокойный голос матери стал металлическим. Злость или унижение придали не свойственный ему оттенок, сложно сказать. Но самоотверженность, проявленная в защиту взбалмошного птенца, впервые вызвала в моей душе бурю эмоций, смысл которых сводился к одному: «Сила женщины в ее детях».

– И все же я бы хотел подчеркнуть, что… – директор попытался развить свою мысль, но был грубо прерван.

– Мы вас услышали. Вопрос будет решен. – Отец резко встал и, не прощаясь, вышел из кабинета. Его белая «Волга» с визгом завернула за поворот, когда мы с мамой спустились во двор школы.

– Чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы у папы были неприятности на работе? – устало спросила она, проводив взглядом семейный автомобиль. – Вынь эту дурацкую железку из уха, у тебя что, мало приличных серег?

– Спасибо, мам, – сказала я, благодарно сжав ее руку, но крестик не сняла.

Это мои принципы, за них я буду бороться, а отец все равно простит, хоть и ворчать будет минимум неделю.

Но я ошиблась – родительская любовь тоже имеет пределы. Уважение к самому себе, хочешь не хочешь, победит терпимость и желание мирным путем приобрести уважение несносного ребенка. Однажды, когда моя комната наполнилась гулом друзей, отца прорвало. Распахнув дверь, он жестко потребовал:

– Пусть они немедленно покинут мой дом. Немедленно, иначе пожалеешь!

Я побледнела от унижения. Как он смеет разговаривать со мной в подобном тоне?! Ребята молча выходили из комнаты, а я пристыженно замерла посреди руин своего старого мира. В тот вечер отец впервые поднял на меня руку. Обжигающий след пощечины я до сих пор чувствую на своей щеке. Помню, как бросилась на него с кулаками и яростным криком: «Ненавижу!» Помню маму, отважно ставшую между нами. Очки отца на полу у серванта и немое недоумение в его близоруких глазах. Помню, как с воплем: «Еще раз тронешь меня, убью!» яростно хлопнула дверью…

Холодный ночной ветер колол лицо, нервно стучали зубы, а наивный вопрос «За что?» рвался наружу чуть ли не волчьим воем. Непослушным пальцем нажала чужой звонок. У мальчишки, появившегося на пороге, были серые глаза с большими девичьими ресницами.

– Привет… Можно у тебя переночевать?

– Свят, ты что?! Родаки ж тебя прибьют потом.

– Мне похрен. Так пустишь или нет?

– Хорошо. Только здесь сегодня куча народа – поспать спокойно не выйдет. А ты ж у нас неженка.

– Оставь подколы на завтра, о’кей? – Руки все еще трясутся, под веками жжет, но хрен вам, не разревусь!

– Ладно-ладно. Заваливай. Вижу, тебе нужно бухнуть.

– Спасибо.

Потом брат рассказывал мне, что заплаканная мама потребовала тогда от отца: «Если ты не хочешь потерять ее окончательно, найди и измени все». Но папа не послушал, не бросился в ночь на поиски. Вероятно, в его решении было больше отчаяния, чем гордыни. Тяжелее всего примириться с тем, что твоя маленькая девочка, еще недавно радостно кидающаяся навстречу крепким объятиям, превратилась в бесконтрольную дрянь и уже никогда не станет прежней. Надежда – самая опасная химера человека, крушение надежд – самая страшная боль…

Вот так, из-за глупости и упрямства, началось мое блуждание по квартирам друзей. Они с ироничным уважением относились к моему протесту и с радостью помогали беглянке катиться по наклонной. Школа была заброшена, руку украсили три шрама – брататься в годы моей юности считалось привилегией отчаянных смельчаков.

Тогда же я потеряла девственность. Переполненная адреналином, романтикой и подростковым сексуальным зудом, я в слепую бросилась в омут придуманных чувств. Как любой девчонке, мне мечталось о единении двух сердец, но вышло все довольно прозаично.

Вижу, как сейчас, сереющие осенние сумерки, мальчишечьи пальцы, перебирающие струны гитары, горько-приторный запах травы… А потом долгие поцелуи, неловкие ласки, смятое постельное белье сомнительного цвета, трепет в груди при виде любимого лица и вдруг – присутствие инородного предмета внутри. Ни страха, ни счастья, лишь крайнее удивление. Это и все?! Быстро, обыденно, даже без боли?! А ты, как дура, всеми цветами радуги рисовала первое соитие. Ты мечтала с ним стать чем-то большим, а выйдя на балкон перекурить, хладнокровно и опустошенно подумала: «А глаза ведь у него мутноваты. Да и место не подходящее…»

Посмотрев на Гретту, я мысленно вздохнула:

– Да, милая, тебе повезло меньше моего! Воли тебе никто не даст. Хотя, может, это и к лучшему…