Готовься к войне - Андрей Рубанов

Долгое время Знаев всерьез думал о себе, как о сублиманте. Ежедневное созидание, воплощение в жизнь планов, определение цели, движение к ней и достижение ее — вот что его возбуждало, заставляло кипеть кровь; тогда как женщины — даже самые лучшие из них — мешали, раздражали, отвлекали и оставались существами с другой планеты.

Ближе к двадцати пяти годам он обнаружил, что ему грозит сделаться женоненавистником, и забеспокоился. Он не хотел быть женоненавистником.

Меж тем Москва безудержно богатела, граждане хотели красиво жить, танцевать, посещать показы мод и художественные галереи. В город, пятнадцать лет назад считавшийся высокоморальной столицей коммунистического движения, проникла гей-культура. Однажды Знаев, уже ставший к тому времени банкиром, банально испугался, что в нем заподозрят гомосексуалиста. А что еще может подумать обыватель (в среде, где вращаются банкиры, тоже есть обыватели) о мрачном молодом мужчине, который сторонится противоположного пола?

Он решился и женился.

Бывшая супруга, сейчас открывшая ему дверь, мало походила на вежливую тихую девочку, восемь лет назад после непродолжительных колебаний пошедшую с ним под венец. Годы абсолютного комфорта превратили ее в шикарную, холеную, плавную в движениях самку, мучимую крайней формой снобизма — такой, когда меняется не только социальная или частная жизнь человека, но даже и его физиология. Когда-то очень здоровое существо, посвятившее детство балету, а юность — художественной гимнастике, теперь при малейшей перемене погоды страдало мигренями, к наступлению полнолуния готовилось заблаговременно, а по возвращении с Майорки или Сицилии тратило на акклиматизацию не менее месяца.

Винить было некого.

Камилла изучила гостя с ног до головы особенным взглядом. Поискала приметы мужской запущенности: плохо выбритую щеку, оторванную пуговицу, несвежий манжет рубахи. Свидетельства того, что бывший супруг лишен ухода. Видимо, нашла. Некрасиво ухмыльнулась:

— В чем дело?

Банкир сделал жест миролюбия.

— Заехал узнать, как дела.

Из дальней комнаты, громко топая, вихрем выскочил семилетний Виталик. С разбега прыгнул в отцовские колени.

— Ура! Папа!

— Привет, пацан, — сказал Знаев. — Ты в порядке?

— Конечно.

— Маму не обижаешь?

— Обижает, — грубо сказала Камилла. — Еще как.

— Это плохо. Нельзя обижать маму.

— Он такой же, как и ты, — с вызовом заявила бывшая жена. — Не обращает на мать никакого внимания. Я начинаю с ним беседовать, а он разворачивается и уходит заниматься своими делами. Как будто я — пустое место…

Значит, он так тебя воспринимает, хотел ответить бывший муж, но промолчал; последние два года в этом доме говорила в основном хозяйка — много, громко и не стесняясь в выражениях, хозяин же помалкивал, возражать было бессмысленно, всякое выяснение отношений превращалось в диалог слепого с глухим.

Разумеется, он взял ее в жены вовсе не потому, что побаивался прослыть педиком. Это был взвешенный поступок, настоящий брачный союз в старых традициях. Когда жених — в начале зрелых лет, серьезен, солиден и в кармане у него ни много ни мало — собственный банк, а невеста мила, отменно воспитана, обучена фортепьянам, и папаша дает за ней двухкомнатные хоромы на Ордынке. Какой-то особенной страсти к высокой тонкой брюнетке с небогатой грудью и почти идеальными длинными ногами Знаев не испытывал, но так, может, оно и лучше. Молодых все друг в друге устраивало. Новобрачная энергично свила семейное гнездо, оборудованное по последнему слову дизайнерской мысли, и родила наследника.

Он ее не любил, нет. Вместо любви ощущал нечто вроде глубокой симпатии.

Он никого никогда не любил. Маму с папой любил, как сын. Сына любил, как отец. Очень любил, до слез, до боли в сердце, — но любил, получалось, текущую в чужих артериях собственную кровь, то есть в конечном счете себя. А вот жену, мать собственного сына, любил только как мать собственного сына. Да, переживал — главным образом в первые, наверное, полтора или два года — некие теплые чувства: умилялся, заботился, берег. Дарил подарки, приносил цветы. Наедине, под одеялом, бывал нежным и неистовым. Но не любил. Утром уходил из дома — и забывал напрочь. Когда Камилла отваживалась позвонить в контору — разговаривал сухо, заканчивал беседу при первой возможности. Бывало, что секретарша входила с виноватым видом: «Сергей Витальевич, на третьей линии жена…» — а он в ответ рычал: «Я же просил ни с кем не соединять!» — «Но жена же…» — «Ни с кем!! Ни с кем!!» И натыкался на ужас в глазах референтки. А ужасаться было нечему. Большой труд требует большой концентрации. Семья — отдельно, бизнес — отдельно.

Со стороны молодой супруги флюиды тоже не приходили. Может, приходили, но он не чувствовал. Или чувствовал, но принимал за проявления благодарности. С первых дней совместной жизни на банкиршу обрушился золотой дождь. Шубы и камни вызывали восторг, визг, далее следовали подпрыгивания на мысочках и игривые предложения немедленно отплатить натурой; масса приятных моментов содержалось в таком способе построения семейных отношений, однако любовь, стремление души к душе и тела к телу… Нет, насчет любви Знаев сомневался.

Правда и то, что сам он не выглядел героем девичьих грез. Лицом смахивал на Буратино, рано истрепавшегося в передрягах. Телом был тощ. Движения — точные, но необычайно резкие — раздражали окружающих (сидит дядя в кафе, спокойно пьет чай, завис, размышляет, глаза прикрыл даже — вдруг залпом допивает, вскакивает, швыряет купюру, исчезает бегом, что-то себе под нос бормоча, — про таких говорят «не в себе» и сторонятся).

Комплиментов говорить не умел. Двусмысленные беседы «с подтекстом» презирал. В одежде ценил удобство, и только его. Предпочитал просторные пиджаки с безразмерными накладными карманами, куда можно без церемоний сгружать связки ключей и пачки денег.

Ногти обкусывал. Волосы много лет стриг у одного и того же парикмахера, умевшего работать очень быстро. В первый год супружества Камилла потратила немало сил, пытаясь приохотить мужа к статусным прикидам и косметическим процедурам, но в итоге отступилась; единственной, необходимой и достаточной, косметической процедурой Знаев считал умывание и твердо стоял на своем.

В какой-то момент обнаружил, что с женой ему скучно. Как правило, семейные вечера проходили в обсуждениях планов увеселений. Жаровы летят в Рио, а мы куда полетим? Я вчера была в клубе «Зима», там так интересно, давай пойдем туда вместе? К тому, что супруга понемногу превращается в рафинированную мещанку, Знаев поначалу отнесся спокойно — не пьет, не курит, не нюхает, родила прекрасного ребенка, и на том спасибо, — но его стало удивлять то, что сама Камилла себя таковой не считала и очень обижалась, когда он говорил ей об этом прямо. А он говорил все чаще и чаще.

Банкир не считал мещанство проблемой. Мещане, как правило, существа безвредные. Однако выяснилось, что мещанин цельный, неглупый, продвинутый, сытый, выспавшийся и имеющий поэтому силы для отстаивания собственной точки зрения, — страшен. Невыносим для уха и сознания его элементарный новояз: «не грузись», «не парься», «не заморачивайся», «забей» (везде звонкие согласные, для вящей весомости), что переводилось на правильный русский язык так не трать себя, пусть это делают другие.