Бывают дети-зигзаги - Давид Гроссман

Прекрасный аристократ Феликс тоже слушал меня не перебивая, хотя и не с таким глупым видом. Слушал, задумчиво кивал и, казалось, смотрел прямо в душу, и все понимал про меня, и про Миху, и про мое предательство.

Но я уже не мог остановиться. Точно кто-то перышком щекотал во лбу и раздражал нервные центры, отвечающие за воображение:

— Хаим Штаубер — эх, жаль, что вы его не знаете! Вот это парень! Он знает наизусть весь Танах! Он играет на пианино! И где только не побывал — даже в Японии! И дважды перескакивал через класс!

Большая часть этого была правдой. Мне очень хотелось, чтобы этот Феликс понял, что друзья у меня не промах, знают, что такое большой мир, не все такие простаки, как Миха. Вот только с Хаимом Штаубером мы больше не дружили, после той истории с коровой Маутнера нас обоих заставили написать обязательство директору школы и матери Хаима, что мы больше и словом не перебросимся до официального окончания школы.

Настроение у меня слегка испортилось. Зачем только мне понадобилось начинать знакомство с таким прекрасным человеком ложью и предательством? Сам он такой простодушный и искренний. Улыбка — как у большого младенца. Жаль. Ко всему прочему, я слишком задержался на одном месте. Как же теперь наша игра? Мы вот-вот приедем в Хайфу. И я спросил у этого Феликса, что мне делать. Надо вернуться и пройти все этапы игры как положено, чтобы снова прийти к нему? Честно говоря, возвращаться было неохота, но Габи с отцом так старались, и эти люди ведь ждут меня и специально готовились…

На мое счастье, Феликс тоже считал, что необязательно так строго соблюдать правила. Он улыбнулся легко и, мне даже показалось, немножко насмешливо — мол, кому вообще эти правила нужны, и я улыбнулся так же, просто чтобы примерить такую улыбку, а он вдруг достал из кармана брюк тонкую цепочку. Я едва удержался, чтобы не протянуть к ней руку. Цепочка была серебряная, с круглыми белыми часиками. Всего только раз в жизни я видел, чтобы человек носил часы на цепочке — в фильме «Смит-Первоцвет»[5]. У Феликса они были с крупными квадратными цифрами, вокруг циферблата шел тонкий золотой обод. Будь у меня такие, я бы положил их в сейф и доставал раз в день, полюбоваться, а еще лучше — ночью, когда никого нет поблизости. Грех таскать такие часы в кармане. Этот Феликс, видно, доверяет людям. Он что, никогда не слыхал о карманниках? А о грабителях? Пожалуй, мне есть чему поучить его, если он только позволит.

Он закрыл глаза и пошевелил губами, будто считал в уме.

— Пожалуй, можно сказать, — произнес он наконец со своим сильным акцентом, — что ты пришел ко мне слишком пораньше, чем я ожидал. Но можно сказать и так, что скоро твой час подойдет.

Я не понял, о чем это он. На иврите он говорил странно, да и смысл слов…

— Сейчас три часа и десять минут, юный господин Файерберг. Мы должны прибывать к нашему авто точь-в-точь в три часа и тридцать три минуты. Да, именно так.

— К какому авто? — снова не понял я.

— Я говорил «авто»? — Он поднял обе руки, точно сдавался в плен. — Прошу извинения! Феликс стал совсем старый! Проболтал всю тайну! Но юный господин Файерберг сейчас же будет все забывать. И будет терпеливо ждать сюрприз. Сюрприз — это хорошо, но ведь ждать сюрприз — еще лучше, верно?

Стоило мне в те времена услышать слово «тайна», как правая нога моя тут же начинала подергиваться, а уж от слова «сюрприз» я начинал дрыгать сразу обеими ногами, причем помимо своей воли. Феликс даже не подозревал, что со мной делает, соединяя эти слова в одном предложении.

— Отчего господин Файерберг так запрыгался? — осведомился он, поднимаясь и вытаскивая из-под сиденья коричневый кожаный чемодан.

Я не стал объяснять ему происхождения этой дрожи.

— Чемодан кожаный, мэйд ин Романия! — Феликс с нежностью похлопал по крышке. Голос его каждый раз удивлял меня: старческий, высокий и покрякивающий, совершенно не подходящий к такой солидной внешности. — Всю мою жизнь я хожу только с этим чемоданом, — сообщил он и тщательно затянул ремешки. — Он один мой настоящий друг.

Я пытался сообразить, откуда же мой отец его знает. Наверное, он из отдела специального назначения, из тех легендарных детективов, которые работают за границей, путешествуют по миру под чужими именами, сотрудничают с Интерполом и американской сыскной полицией. Иногда они приезжают на родину, пробегают по коридорам полиции, и вслед им несется сдержанный шепот. В отделах поговаривают о том, что приехал «тайный» — так их называют между собой, — и все сотрудники только и ищут повод, чтобы сбегать посмотреть на него. Даже у отца голос становится напряженным, когда такой «тайный» проходит мимо его отдела. Как-то раз он показал мне глазами на одного такого и сказал: «Запомни, что ты его видел» и добавил строго: «И забудь сейчас же!» Это, понятно, на случай, если я попаду в лапы преступников, шантажистов или похитителей и они попытаются выведать у меня какие-нибудь полицейские секреты. И вот что интересно — этот единственный «тайный», которого я видел, был на вид вполне обычный человек, в гражданской одежде, лысый, с незагорелыми руками.

Но про этого Феликса я ничего не мог понять. Кто он? То он казался наивным, как младенец, — но вот он выглянул в коридор, бросил взгляд направо, налево, и это был взгляд профессионала, «тайного» до мозга костей, и мне вдруг пришла в голову дикая мысль, что, может, он когда-то был «их», был преступником, а потом перешел на нашу сторону. Почему бы и нет? У отца по работе каких только знакомых нет. С ним всегда здороваются на улице.

— Пойдем, господин Файерберг, — сказал Феликс, — мы должны уже идти.

— А почему вы зовете меня «господин Файерберг»? — спросил я. Меня это и смешило, и немножко раздражало.

— А как же тебя называть?

— Нуну.

— Ну-ну? — Он словно попробовал мое имя на язык. — Ну, ну… Я не могу называть тебя «Ну-ну», мы ведь еще не стали друзьями, верно?

— Почему?

Это, конечно, был глупый вопрос. Мы и вправду еще не друзья. Мне-то уже хотелось, чтобы мы считались друзьями. К чему тратить время на формальности? Феликс из тех людей, которым сразу начинаешь доверять.

— Но все называют меня Нуну.

— Ну, тогда я обязательно называю тебя «господин Файерберг». Когда бы я делал, как делают все другие? Боже упаси! Верно? — Он посмотрел на свое отражение в стекле и поправил галстук. — Может быть, когда мы станемся хорошими друзьями, я называю тебя, например, Амнон. Но и все. Слишком близко — нехорошо. Каждый человек нуждается, чтобы соблюдать его границы, верно? Так что пока ты называешься «господин Файерберг», а там будем смотреть. Хорошо?

Господин Файерберг. Ну ладно. В устах Феликса это звучит даже неплохо. У меня была учительница, которая называла меня так в классе — будто подцепляла мое имя щипцами. Но где она и где Феликс.

При воспоминании об учительнице во мне проснулось нахальство: