Тридцать третье марта, или Провинциальные записки - Михаил Бару

В музее собрана большая коллекция бытовых предметов из окрестных помещичьих усадеб. Их выставили для обозрения еще в двадцатых годах прошлого века, сразу после образования музея. Через какое-то время выставку закрыли: слишком нравилась она посетителям и вместо слов классовой ненависти к угнетателям и мироедам они писали в книге отзывов совсем другие слова. Теперь, когда не осталось ни угнетателей, ни классовой ненависти, а есть только горестное недоумение — как же это все могло случиться — теперь можно любоваться… да вот хоть этой изящной японской кофейной парой. Стояла она в буфете у какого-то галичского помещика. Он был настолько беден, что жил в своем имении круглый год и на зиму не выезжал не только в Москву, но даже и в Кострому. Поначалу две японки на кофейной чашке часто простужались и болели от простывшего кофе, от холодной галичской воды, которой их мыли, от долгой морозной зимы да и просто от тоски по своим теплым краям. Все же через какое-то время притерпелись, обвыкли. А уж когда хозяин чашки добавлял в утренний кофей изрядно рому или коньяку, то и вовсе было им хорошо.

Напротив витрины с кофейной парой стоит у стены американская фисгармония фирмы «Карпентер» из штата Вирджиния. Почему-то именно оттуда, из дикой Америки, возила эти инструменты компания «Юлiй Генрихъ Циммерманъ» в наши уездные городки вроде Галича или Нерехты. Конечно, не сразу из Вирджинии в Галичский уезд, но сначала на «Северный складъ Р.Каатцъ в Ярославле, на Власьевской улице, в собственный дом», а уж потом, обмотав рогожами и перетянув веревками, грузили на сани и везли инструмент в имение. На крыльце барского дома принимали его с рук на руки дюжие мужики и осторожно, наступая друг другу на ноги, чертыхаясь и стараясь не наследить, несли в жарко натопленную гостиную. Там с фисгармонии снимали упаковку, и она какое-то время согревалась, распространяя вокруг запах рогож и нагретого лака. Ближе к вечеру зажигали свечи, и миниатюрная хозяйка в простеньком домашнем платье с четырьмя рядами воланов на юбке и кружевной вставкой на волнующейся груди, глядя в запорошенное снегом окно, играла что-нибудь такое… или этакое, отчего из кабинета, оставивши трубку, выбегал ее супруг, отставной поручик или даже ротмистр, и «они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно было легко выкурить маленькую соломенную сигарку».

Кстати, о кружевных вставках. Галич всегда славился своими искусными кружевницами и вышивальщицами. Опытная вышивальщица могла украсить вышивкой все что угодно и кого угодно. Может быть, поэтому в Галиче никогда особенно не обращали внимания на внешность. Отведут невесту или жениха перед свадьбой к такой вышивальщице, и выйдут они от нее писаными, вернее, вышитыми, красавцами. Ну, а потом, в семейной жизни, супруги уж сами друг друга украшают разными узорами собственного изготовления.

Выращивают в Галиче замечательные огурцы. Для этого собирают в больших количествах озерный ил вместе с рыбьими костями, хвостами и чешуей. Прямо на берегу делают из собранного большие гнезда и бросают туда огуречные семена. Огурцы вырастают просто удивительные. В засолке они, правда, не очень, но если их подкоптить и подать к пиву, пупырышки оближешь.

Что же до самого озера, на берегу которого стоит Галич вот уже восемьсот пятьдесят лет, то оно такое бескрайнее, что облака прячутся в нем на ночь от небесной непогоды. Лежат себе недвижно в тихой воде, и сквозь них снуют задиристые ерши, упитанные караси, вечно голодные окуни, а изредка проплывет, зевая зубастой пастью, щука. Случается, что и преогромная.

* * *

Бывают такие развалы, на которых продают все по десять или пятьдесят рублей. Там можно купить какую-нибудь коробку с сучковатыми зубочистками или китайский фонарик, слепой от рождения. Увидел я как-то на таком развале рамку для фотографий. Рамка как рамка — белая, пластмассовая. Только в углу рамки был ангелочек. В некотором роде амур. В некотором потому, что в руках у этого существа были не лук и стрелы, а гармонь. И существо на ней играло, но очень, очень тихо. Само оно имело вид сильно подвыпивший — щеки и нос красные, крылья сложены как попало, ноги заплетаются. Такой же вид имел и продавец этих ненужных вещей — пьяненький мужик с красной рожей. Только без крыльев и гармошки. Да и рамка для него была, мягко говоря, маловата. Мужик сидел на складном стульчике и дремал. Время от времени, не просыпаясь, он ощупывал себя руками — видать, проверял на месте ли гармонь и крылья. Во сне у него было и то, и другое.

* * *

В дальнем углу одного из подмосковных рынков, вдали от ожиревших колбас, дебелых помидоров, никогда не достигающих половой, а только молочной спелости, модных кожаных сумок из лакированной клеенки, продают пушистых пыжиковых утят с розовыми клювами, невозмутимых щекастых кроликов и щенков.

— Отдам дешево, — тараторит дородная тетка с обвислыми, бульдожьими щеками, — совершенно готовая собака для вашего ребенка! И лапы, и хвост, и ошейник, и поводок — все есть.

Готовая собака, размером с ботинок, прижавшись к могучей теткиной груди, виляет готовым, крошечным хвостиком и тихонько поскуливает.

Стоящий перед теткой мальчик лет шести, не сводя глаз со щенка, дергает за рукав маму, которая согласилась «только посмотреть, но не вздумай просить»:

— Мам, мам, он когда вырастет — лаять научится?

— Научится, — лает в ответ выросшая мать и тащит своего готового мальчика покупать картошку или колбасу, или кожаную сумку из лакированной клеенки.

* * *

Подмосковная дорога. Из тех, что не артерии, не вены, а так — капилляры, ведущие в тупик какого-нибудь мизинца на левой задней ноге. По обеим сторонам смурной еловый лес. К одной из елок прибит железный лист. На нем написано: «Уголь. Дрова. Дизайн». Ну, и телефон, конечно, по которому надо звонить нуждающимся в угле, дровах и дизайне.

Чухлома — городок маленький. Такой маленький, что телефонные номера в нем едва ли не короче кода города. Понятное дело, Чухлома есть не на всех картах. Даже и на тех, которых есть, она то видна, то нет. Один раз глянешь — есть точка на берегу Чухломского озера, а стоит один глаз закрыть или прищурить — и нет ее. Городок маленький, но древний — в летописях, пусть и мелкими буквами, но упоминается с четырнадцатого века. А в незапамятные времена, когда никаких славян здесь и в помине не было, по берегам озера жили племена, называвшие себя «чудь». Поклонялись они озерным и речным духам, рыбам, водяным, русалкам… Дотошные археологи установили: местные чудики русалкам не только поклонялись. Говорят, что и сейчас случается… Ну, это я вам врать не буду — сам не видал, но доподлинно известно, что чухломские рыбаки могут приманивать окуней или щук, не говоря о карасях или плотве, по особенному шлепая губами. Мальчишки чухломичата плавают, как рыбы, а девочки медленные, задумчивые и любят сидеть на камнях у берега озера и мечтать о том, как уехать отсюда или улететь, или уплыть, или уйти в одном платье на голую чешую, мечтать…

История Чухломы и обычная, и удивительная. Обычная в том смысле, что разоряли ее и казанские татары, и черемисы, и поляки, и, само собой, свои, а удивительная потому… Хоть убейте, не представляю, что можно разорить в городке, в котором первое гражданское каменное здание появилось только в середине девятнадцатого века. За одни только сто лет между четырнадцатым и пятнадцатым веками татары набегали на Чухлому полтора десятка раз! Сдается мне, что все эти завоеватели были пироманьяки. Им просто нравилось смотреть, как горят деревянные стены и башни чухломской крепости. А кроме набегов приходила в Чухлому не раз моровая язва, терзали ее княжеские междоусобицы, царь Петр увез десять наборов плотников для строительства своей новой столицы. Большинство из них не вернулось. Впрочем, была и от Петра Чухломе польза, даже две. С тех самых пор у многих чухломичей есть родственники в Петербурге, да после Северной войны сослали в Чухлому пленных шведов, числом не более дюжины, которые и остались здесь жить. Кстати, после войны двенадцатого года Чухломе подфартило еще раз таким же образом: несколько пленных французов и поляков обзавелись здесь семьями и приняли русское подданство, чем значительно увеличили городское население.