Архитектурные излишества: как полюбить Москву. Инструкция - Павел Александрович Гнилорыбов

помещик – друг, а иногда враг, а лучший повар, которого переманили из столицы, обошелся в бешеные деньги.

Многие из усадеб строились как загородные, но со временем вошли в состав города и сейчас находятся на территории Москвы. Именно подобные комплексы дают представление о развитии русского барокко, рококо и классицизма. Усадьба – это всегда ансамбль: здесь будет и парадный двор, и парк, и своя церковь.

Архангельское с блистательными традициями восемнадцатого столетия! Царицыно с постоянно изменяемыми проектами и метаниями Екатерины! Миниатюрное Братцево, где уже слышны звуки автомобилей на МКАД! Михалково, Алтуфьево, Покровское-Стрешнево, Кусково, Останкино, Кузьминки, Свиблово, Воронцово, Люблино, Нескучное, Высокие Горы. Борис Корнеев писал:

Как отзвучавшее, мне снится век жеманный,

Седые парики и пышный кринолин,

Беспечной Ольги смех, влюбленные Татьяны

И юношей скучавших неразлучимый сплин,

И где теперь те дальние усадьбы,

Те девушки, что грусть делили с ними

И, с нетерпеньем ожидая свадьбы,

Шептали милого серебряное имя.

Грустили днем в желтеющих аллеях

И дневникам лишь поверяли тайны,

Писали то, о чем сказать не смели,

И думали, что мысли их случайны.

А по ночам, прижавшись к старой няне,

Под неприветный шум осеннего ненастья

И потухавший свет лампадного мерцанья,

Рыдали от тоски, а может быть, от счастья.

Гулять по территории старых усадеб нужно неторопливо, пытаясь сверить внутренние часы с совершенно иным веком.

Деревянная Mосква и жилищный вопрос

В сознании средневекового москвича, видимо, почти отсутствовало понятие долговременности. Город часто навещали пожары, поэтому горожане в основном пользовались деревянными материалами. Зачем строиться основательно, если все равно может сгореть через 10 лет? Дерево дышит, дерево экологичнее, камень для москвича губителен. Считалось, что камень предназначен для двух категорий населения – монахи там плоть смиряли и узники тоже сидели в узких каменных мешках.

Сам москвич с удовольствием покупал себе новую избушку на рынке, который располагался в районе современной Трубной площади. Лубяной торг. Купить избушку и за один день перевезти к себе домой. Улица Лубянка и ее название тоже отсюда – вспомните сказку о лубяной избушке. Если говорить о церквях, то многие из них тоже пока деревянные. Например, в районе Остоженки, недалеко от Храма Христа Спасителя, есть церковь Ильи Обыденного. Это значит, что ее срубили, то есть построили, об один день, в течение одних суток.

Доходный дом страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре в начале XX века считался образцом богатого и прогрессивного жилья.

Из камня строились очень неохотно, государям даже пришлось иногда воздействовать на бояр и своих приближенных, чтобы они возводили именно каменные палаты. Название Москвы «белокаменная», конечно, уже ходило, но представления о внутреннем содержании города оно не давало.

Москва сильно горела несколько раз в столетие, горожане просто нужды не видели строить на века. Любой крупный набег сопровождался пожаром. От пожаров не застрахованы ни цари, ни бояре, огонь равняет всех. От пожара прячется Иван Грозный. Иностранцы в страхе пишут: «Предместья, которые (состоя из деревянного строения, без камня, кирпича или глины, за исключением немногих наружных покоев) сгорели с такой быстротой и огонь так далеко распространился, что в четыре часа не стало большей части города». «Москва от копеечной свечки сгорела», – это поговорка. «Выгорела Москва от Неглины до Чертольских ворот, и не осталось в Белом городе ни единого кола». Москва – деревянная, Европа – каменная. У историка Соловьева была в свое время теория о том, что как раз камень и дерево диктуют разницу в развитии России и Европы. В Европе дома каменные, соседи смотрят и завидуют, это подстегивает развитие предприимчивости, капиталистических отношений, частной инициативы. «На великой восточной равнине нет камня, все ровно, нет разнообразия народностей, и потому одно небывалое по своей величине государство. Здесь мужам негде вить себе каменных гнезд, не живут они особо и самостоятельно, живут дружинами около князя и вечно движутся по широкому беспредельному пространству; у городов нет прочных к ним отношений. Нет прочных жилищ, с которыми бы тяжело было расставаться… города состоят из деревянных изб, первая искра – и вместо них куча пепла. Беда, впрочем, невелика… новый дом ничего не стоит по дешевизне материала».

Парижский коммунар что возьмет, борясь с полицией? Правильно, камень, который под ногами. А русский крестьянин возьмет огонь и пустит соседу красного петуха. Вспомните, как определяли богатых в русских деревнях после революции, когда раскулачивали? Правильно, дом либо кирпичный, либо крытый железом. Дерево влияло на русскую историю даже в XX веке. При этом считалось, что работа с камнем требует особых навыков, искусства, умения, что это просто так не дается. Стучать топором может каждый, а вот церковь возвести – не любой. Интересно, что процесс строительства называли «каменнорезной хитростью». Хитрость – это искусство, премудрость. Москва почти весь опыт возведения каменных зданий заимствовала – князья с удовольствием приглашали рабочих из Пскова, Новгорода, Италии, а знаменитые итальянские мастера, прежде чем приступить к работам в Кремле, обычно ездили смотреть белокаменные памятники Владимирского княжества.

Самый страшный удар по Москве в XIX веке – это Великий Пожар. Мы даже не конкретизируем его дату, просто пишем с большой буквы. Пожар времен Наполеона уничтожил тот, еще средневековый по характеру город. «Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб… Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат», – писал Толстой. «Мы вступили в древнюю столицу, которая еще вся дымилась. Едва могли мы проложить себе дорогу через трупы людей и животных. Развалины и пепел загромождали все улицы. Одни только разграбленные и совершенно почерневшие от дыму церкви служили печальными путеводными точками среди этого необъятного опустошения». Жители недоумевали, от участков остались только границы и фундаменты, 6000 домов из 9000 сгорело. Население сократилось с 270 тысяч до 215. Тот же Стендаль пишет: «В день нашего возвращения в Москву я увидел, что этот очаровательный город, один из прекраснейших храмов наслаждения, превратился в черные зловонные развалины, среди которых бродили несколько несчастных собак и несколько женщин в поисках пищи».

Великий пожар 1812 года усилил мистические настроения Александра I и многих соотечественников: «Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий