Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Чтобы добыть материал для одной статьи, Эдне приходилось целый день носиться по городу. Она работала медленно, тщательно взвешивая фразы даже в пустяковой заметке о драке нищих. Она училась играть словами, и ей было страшно жаль времени, потраченного на беготню.

Клим Рогов подвернулся ей очень кстати. Он знал русский и испанский в совершенстве. Английский – достаточно, шанхайский диалект – прилично. У него был опыт репортерской работы – как раз то, что требуется. Если он будет поставлять материалы, а Эдна – писать, она продвинется наверх гораздо быстрее.

Клим ей понравился – обаятельный, остроумный. Когда Эдна принялась его поучать, как устроена ее газета и какие материалы ей требуются, оказалось, что Клим разбирается в этом не хуже мистера Грина. Кроме того, он знал все и о других изданиях в Шанхае: каким тиражом они выходят, где печатаются, кто главные редакторы и ведущие колумнисты, кто кому конкурент.

Все это не вязалось с его потрепанным видом и явным безденежьем. Эдна подумала, что, если бы он мог хорошо писать по-английски и имел рекомендации, он и дня не просидел бы без работы.

– Меня в вашей газете на порог не пустили, – признался Клим. – Впрочем, в других редакциях тоже.

– Принесите мне материалы о русских, а там посмотрим, что можно сделать, – сказала Эдна.

Ей захотелось помочь ему.

Хозяин антикварной лавки на улице Эдуарда VII рассказал Климу что шанхайские содержатели ломбардов озолотились на русских. Беженцы приносили камни, меха, даже иконы.

– Плохи у них дела, – качал головой старый антиквар. – У соседа-кондитера женщина витрину разбила, он полицию вызвал, чтоб разобрались. Оказалось, у этой дамы двое маленьких детей. Они три дня ничего не ели. Мать увидела пирожные и за кирпич схватилась.

У Богоявленской церкви[14]– грязь, шум, теснота. Заросший солдат, член Православной дружины, разливал суп из бадьи. Очередь с мисками тянулась через двор, конец ее исчезал на улице.

– Нас тут уже шесть тысяч, – сказал пожилой ротмистр. Достал из сапога ложку, отер полой. – Поезда каждый день подвозят народ с севера.

Обедать садились прямо на землю.

– Говорят, в Австралию телеграмму послали – чтоб нас туда отправить.

– Держи карман шире. У них специальный закон о переселенцах есть: лицам, не имеющим средств к существованию, въезд воспрещен.

Мыло для стирки взвешивали на аптечных весах.

– По одному куску в руки!

Очередь за ведром – воды принести. Очередь на веревку – белье посушить.

К ограде подкатила телега. Добротно одетый человек спрыгнул на мостовую:

– Десять человек на бойню – кишки таскать. Есть желающие?

Толпа всколыхнулась, кинулась к благодетелю.

– Я! Я! Я готов!

В русском консульстве все то же самое: усталые казаки, раненые в грязных бинтах, мамочки с детьми.

Клим поймал на лестнице растрепанную секретаршу.

– Консульство закрыто! Нам денег не перечисляют с семнадцатого года. Чем можем, тем помогаем. Куда?! – рявкнула она, увидев, как двое солдат вошли в уборную. – Не сметь портянки в раковине полоскать! Замок повешу!

Те стояли понурясь.

– Да мы руки помыть…

– Не сметь руки мыть! Здесь вам не баня!

Секретарша убежала.

– Вот злыдня какая, – покачал головой батюшка, сидевший на подоконнике. – Воды ей для православных жалко.

– Отец Серафим? – удивился Клим. – И ты здесь?

Батюшка встал – мятый подрясник, дырявые сапоги.

– Беда нам в этом Шанхае. Сходил к епископу нашему, Симону: дайте, говорю, службу – пропадаю ведь. А он: «Могу только за штатом оставить». Мне хоть куда – хоть механиком, хоть электриком: я все умею, – лишь бы деньжат чуть-чуть заработать. – Отец Серафим закашлялся. – Лихорадит меня. Давеча пошел доски пилить – без благословения. Сказали, что булку с чаем дадут. А там дождь как из ведра. Просквозило…

– Матушка твоя как? – спросил Клим.

– Здорова. Нянькой устроилась. Дом чистый, хороший. Детки двух и трех лет. Ладно хоть Наташенька моя пристроена: жалованье платят и кормят. У ней даже комната своя под лестницей есть.

– А ты где ночуешь?

Отец Серафим только рукой махнул:

– Тут типография недалече. У них на заднем дворе макулатура свалена – вот в нее и зарываюсь. – Он опять закашлялся.

– Пойдем со мной, – сказал Клим. – Тебе переболеть надо.

Ада вбила каблуком два гвоздя, протянула проволоку и повесила оранжевую занавеску – отделиться от Клима. У нее свой мир: книги, хлебцы на листе из тетради, подушка с портретом аргентинского певца Карлоса Гарделя – нашла такое чудо на китайском рынке, потратила все чаевые.

Письмо тете Клэр в Техас отправлено, надо дождаться ответа. Она подтвердит, что Ада Маршалл действительно американка по отцу. Пригласит в гости и вышлет денег. А Клим будет вечно сидеть в этой дыре.

Люк в полу откинулся. Голос Клима:

– Залезай сюда, батюшка. Сейчас я самовар поставлю.

Ада отдернула занавеску:

– Вы что, гостей решили пригласить?

Отец Серафим – грязный, борода спутанная:

– Здравствуй, девочка…

Клим усадил его на циновку:

– Ничего, отлежишься, выздоровеешь. Ада, он здесь переночует.

Ада не могла выгнать Клима – он не уходил. Он распоряжался ее жизнью, ее деньгами. Он приводил в дом посторонних, ни о чем не спрашивая. Ада – пустое место для него.

– Я плачу за комнату! Давайте всех приведем! Всю улицу!

Отец Серафим шмыгнул носом:

– Пойду я…

– Сиди, батюшка! – Клим сжал его плечо. – Куда ты пойдешь с температурой? Ада, прекрати! Что ты как маленькая?

– Я не позволю с собой так обращаться! Я вас кормлю за свой счет, а вы…

Входной люк подпрыгнул от удара: Чэнь опять стучал снизу метлой.

– Господин Клим, побейте вашу женщину! Ее крики мешают соседям!

Ада задернула занавеску. Наплакалась, умылась, переоделась в танцевальное платье.

– Не провожайте меня! – рявкнула, когда Клим принялся собираться. – Одна дойду!

– Не валяй дурака.