Два дня - Рэндалл Силвис

В дверях кабинета замаячила чья-то тень. И сержант вскинул глаза. На пороге стоял патрульный Морган.

– Поиск с вертолета результатов не дал, – доложил он.

– Угу, – буркнул Демарко; в горле у него пересохло, голос охрип. А по левой щеке стекал ручеек влаги, и в уголке рта появился противный привкус соли.

– Комиссар общественных парков интересуется, когда можно будет снова открыть прогулочные тропы.

Демарко сделал короткий вдох и сглотнул.

– Напомни, пожалуйста, этому комиссару, что, вероятно, вооруженный подозреваемый пока еще прячется где-то в лесу. Поэтому он сможет открыть свои гребаные тропы только тогда, когда я буду на все сто процентов уверен, что ни одно горло больше не будет перерезано.

Морган кивнул, но с места не сдвинулся.

– Я все сказал, – бросил ему Демарко. – Свободен.

Морган постоял еще неподвижно секунд десять и только после этого развернулся и вышел.

Демарко провел по лицу рукой и насухо вытер ее о штанину.

Чтобы тошнота не поставила его снова на колени, мозг перестал закипать и раздуваться, распирая череп, а сердце не истязала невыносимо ужасная боль, сдавливавшая грудь так, что дышать подчас становилось невозможно, Томас Хьюстон попытался сконцентрировать свое внимание на окружающей обстановке: «Эти леса густы, темны и опасны».

Ему было холодно, очень холодно. Намокшая одежда до сих пор не просохла и прилипала к телу. Хьюстон постоянно проводил рукой по лицу, но никак не мог избавиться от ощущения приставшей к нему паутины. «Эти леса густы, темны и опасны. Но я должен сдержать свои обещания». Только вот какие обещания? И кому он их давал? Этого Хьюстон вспомнить не мог.

Наверняка он знал только одно: он не сможет скрываться тут вечно. Его обязательно обнаружат. Может, это и неплохо? Может, так будет лучше всего? Он уже ни в чем не был уверен. Все было так неопределенно. Все было так неясно.

Перед ним змейкой побежала в сторону узкая дорожка – оленья тропа. Хьюстон начал воспринимать себя героем истории, зашедшей внезапно в тупик. Сюжет привел его к развилке дорог. История могла получить продолжение или закончиться.

«Я выбрал тропу, по которой не шли…»[2]

Хьюстон пошел по оленьей тропе. Пусть ее траектория предопределит траекторию сюжета в его истории! Ноги Хьюстона, продираясь сквозь дымку рассвета, начали потихоньку согреваться. После всего пережитого двигаться было не слишком трудно. Возможно, гораздо труднее будет остановиться… Хьюстон почувствовал, как его суставы расслабляются, мышцы набирают былую силу. Всего два года назад ноги привели его к почетному финишу Питтсбургского марафона – он пробежал его за три часа и сорок девять минут. С тех пор его ноги исхаживали миль по двадцать в неделю. Они были сильными, испытанными, надежными. И сейчас они принадлежали герою его истории – человеку на узкой петляющей тропе, пытающемуся отыскать ответы в движении, в бегстве от себя и своих воспоминаний.

Подойдя к краю широкой заболоченной зоны и заметив слева от себя дорогу из хорошо утрамбованной глины и гравия, герой Хьюстона направился прямиком к этой дороге. А выйдя на нее, повернул на север и зашагал все быстрее и энергичней, пока писатель не осадил его: «Подожди». Герой остановился. «Ты не можешь вернуться домой, – сказал ему Хьюстон. – Ты должен сойти с дороги». Герой повернулся и, двигаясь уже менее решительно, даже неуверенно, вернулся к кромке клюквенного болота. И встал там, глядя на воду и ожидая, когда его автор решит, что ему делать дальше. «Он знает, что полицейские прочесывают лес, – подумал Хьюстон. – Он знает, что у них наверняка имеются собаки. И что они могут задействовать в поисках даже вертолет, когда туман рассеется и летать станет безопасно. Так что же он теперь предпримет?»

С небольшим усилием Хьюстону удалось разделиться со своим героем и начать мыслить самостоятельно. Обычно он сначала осознавал самого себя – сидящим за рабочим столом и водящим синими чернилами по желтому линованному блокноту, а потом уже вживался в роль героя истории, разворачивающейся в его воображении. Теперь восприятие изменилось. И он в первую очередь отождествлял себя с героем, продрогшим, уставшим и голодным, и только во вторую – с писателем, наблюдающим и направляющим действие.

Герой из истории Хьюстона стоял у кромки болота и ждал. Хьюстон не дал ему имени и не желал осмысливать причину его бегства. Он затолкал предысторию этого человека в самый дальний закуток своего сознания. Единственной заботой Хьюстона в этот момент было сосредоточиться на этом волнительном поворотном событии своей истории. Что сейчас следует сделать его герою?

Он должен войти в воду…

Герой опустил глаза на свои ботинки. Это были кожаные туфли типа мокасин фирмы «Скечерс», со шнурками из сыромятной кожи. Они не могли защитить его ноги от ледяной воды.

«Через месяц я бы носил свои любимые ботинки „Кларкс“, высотой до лодыжки», – подумал Хьюстон. По их низу шел черный защитный резиновый кант толщиной с целый дюйм. А сама кожа была обработана специальным водоотталкивающим составом, надежно предохраняющим от грязной жидели, которая покрывала дорожки в кампусе до прихода марта. «Мне нужно было обуть эти ботинки!»

Хьюстон встряхнулся, взял себя в руки и отстранился от героя подальше. Потому что совершенно расхотел быть этим героем, стоящим у края болота. И захотел быть только писателем, выписывающим его шаги. «Мокасины тоже хороши, – сказал себе Хьюстон. – Ведь из-за них герой оказывается в большей опасности. А опасности, угрозы и риски полезны для сюжета. Чем их больше, тем лучше!»

Он должен войти в воду, но не слишком глубоко.

Осторожно, даже робко, герой ступил в воду – сначала левой ногой, потом правой. Вода плотно обволокла его голени. Какое необычное ощущение! Как будто на ногах у него мокрые ледяные гетры. Дно болота оказалось мягким и вязким – ковер, сотканный из водорослей, мхов и остатков отмирающих растений. «Ему надо пройти по болоту», – подумал Хьюстон. И его герой устремился на юг. Хьюстон не знал, насколько велико это болото, потому что не писал о нем. Болото существовало до начала его истории и возникло по своей собственной воле. И у Хьюстона как писателя не осталось иного выбора, как принять этот непредвиденный элемент повествования и использовать его как можно эффективней, не имея ни малейшего представления о том, к чему это может привести. Он напомнил себе слова Доктороу, уподобившего написание романа ночной езде в кромешном тумане[3]. Единственное, что остается делать – это продолжать движение.

«Просто продолжай движение, не останавливайся! – подсказал Хьюстон герою. – Даже если ты не можешь заглянуть далеко вперед. Позволь истории развиваться естественно. Пусть все идет своим чередом».