Морской узел - Андрей Дышев

Он выполз из своей тюрьмы, даже скорее вывалился из нее, гулко ударившись о пол локтями, жадно вздохнул, причмокнул сухими губами и простонал:

– Пить! Дай пить!

Это было его самое сильное желание, подавившее собой все остальные. Я, чувствуя вину и бессилие, схватил его под руки и выволок на середину отделения, ближе к свету. Здесь я рассмотрел несчастного. Это был худой молодой человек с темным от щетины лицом, заостренными скулами и большими ввалившимися глазами. Его руки, которыми он хватался за трубы, напоминали засохшие ветви дерева – черные, жилистые, с распухшими суставами. На нем была какая-то серая роба, что-то вроде той, какие продаются в магазине «Спецодежда» для мотористов или истопников.

– Ты здесь один? – прошептал он, хватаясь за меня так сильно, что я чувствовал боль, и крутил головой по сторонам, тараща испуганные глаза. – Здесь где-то должна быть вода… Тсссс! Кажется, кто-то идет…

Он закрывал мне дрожащей липкой ладонью рот, прислушивался, содрогаясь изможденным телом, а потом ходил на четвереньках кругами вокруг агрегата, проверяя пустые канистры и банки, которые попадались ему на пути. Он даже не пытался встать на ноги, на четвереньках ему было привычнее и удобнее. Где-то в углу он нашел погнутое ведерце, сделанное из большой консервной банки, понюхал, приподнял и стал жадно пить. Вода выливалась изо рта, грязными струями стекала по щекам, шее. Острый кадык ритмично двигался под сухой, как пергамент, кожей. Он стонал, мычал и дышал тяжело и шумно.

– Я подыхал там от жажды, – прошептал он, оторвавшись от ведра и задыхаясь. – Мне пришлось пить мочу… Подонки, подонки…

Он снова прильнул к ведру и пил уже медленно. Я смотрел на него с той предельной жалостью, которая граничит с брезгливостью. Вот же натерпелся, бедолага! Сколько он просидел в этой конуре без света, без воды, в скрюченном положении? Я надеялся найти союзника, с которым можно было бы бежать с яхты. Но этот доходяга вряд ли чем поможет мне. Он для меня скорее обуза.

– А ты как здесь? – прошептал он, снова отрываясь от ведра, но не выпуская его из рук. – Я слышал твой голос и молился на него. Тебя сюда посадили?.. Слушай, а у тебя пожрать ничего нет?

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Игнат… Только говори тише. Если меня увидят – мне конец… Покурить бы, покурить бы…

– Вот что, Игнат, рассказывай, что здесь произошло, а потом будем думать, как нам быть.

– Хорошо… Сейчас… Дай немного в себя прийти…

Он замолчал, вскинул вверх палец, призывая меня к тишине. Некоторое время мы сидели неподвижно, затаив дыхание, и слушали чьи-то шаги по палубе.

– Если вдруг откроется дверь, – волнуясь, проговорил Игнат, – я спрячусь там же, где был, и закроюсь. Только ты меня не выдавай, ладно? Не выдашь?

Он повернул голову и в упор посмотрел на меня безумными глазами, в которых не было ни грамма иронии.

– Не выдам, – пообещал я и едва не закашлялся. Жалость к этому несчастному человеку душила меня. Он хотел милосердия и сострадания, он был так унижен, что простая человеческая порядочность воспринималась им как великое благо, как необыкновенно щедрый подарок.

– Спасибо тебе, – бормотал он, стыдливо пригибая голову. – Спасибо… Я уже и не надеялся. И вдруг слышу – новый, незнакомый голос. И злые разговоры, и крики. Потом удары… потолок содрогался… Я так и подумал: вот он, мой спаситель… Ты как к ним попал-то?

– Долгая история. В общем, случайно. Попросил, чтобы до берега довезли.

– Ага, довезут! Сделают дырку в черепе и отправят ко дну. Это страшные, очень страшные люди…

– Игнат, – мягко перебил я его. – У нас мало времени.

– Да, да! – опомнился он и принялся грызть ногти. – Все произошло так быстро, что мы толком ничего не поняли.

– Кто «мы»?

– Я, Гарик и его подруга Вера. И еще капитан был, мы его Тимофеичем называли. Гарику тридцатник стукнул. Это мой одноклассник, лучший друг детства. У него на Побережье два ресторана и несколько продуктовых магазинов… Сейчас, я еще немножечко попью…

Он опустил голову в ведро. Я слышал его шумное прерывистое дыхание, усиленное акустикой.

– Хорошо, что здесь вода оказалась! – Он вытер губы ладонью. – Наверное, механик в ней руки от соляры отмывал… Вот до чего докатиться можно, да?

Он первый раз улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, жуткой, похожей на гримасу боли. Потянул вверх край грязного рукава, взглянул на ручные часы.

– Это сколько уже? Восемь? Восемь утра или восемь вечера?

– Вечер уже, Игнат… Рассказывай дальше!

– Да… Дальше… А о чем рассказывать? В голове все спуталось. Страшно мне, приятель, страшно… Как тебя зовут-то? Кирилл? А фамилия?.. Хорошо, Кирилл Вацура. Но если я не запомню с первого раза, то не обижайся… В общем, Гарик взял в аренду этот «Галс» на четыре дня, нанял капитана, пригласил меня и Верку – чтоб готовила, и вообще, с бабой веселее. А я один. Уже пять лет, как развелся. Работаю слесарем в автобусном парке. У меня смена – два дня работаю, два отдыхаю. А тут еще выходные, и всего четыре дня выходило.

– Игнат, покороче, пожалуйста.

– Да, да, понимаю… Ты, если что, останавливай меня. Или сразу в лоб.

Он тихо рассмеялся – на удивление приятно, и белоснежные зубы казались ненатуральными на фоне темного лица.

– Сегодня какое число? – сам у себя спросил Игнат и снова взглянул на часы. – Двадцатое уже? Это я двое суток просидел? А кажется, что полжизни. Ты со своим ростом там бы не уместился. Это мне еще повезло, что я тощий, как вобла. Вот, рассказываю тебе, а у меня руки трясутся. Пощупай…

Он протянул мне ладонь. Превозмогая себя, я прикоснулся к ней. Это была столь же приятная процедура, как трогать ладонь у покойника.

– Ты только не подумай, что я струсил! – прошептал он, заглядывая мне в глаза с надеждой прочитать по ним мои мысли. – Я об этом все время думал, пока в своей конуре сидел. Что я мог сделать без оружия и в полной темноте? Да еще пьяный был, еле на ногах держался. Верка уснула в шезлонге. Тимофеич у себя в рубке ковырялся, электрику чинил. А мы с Гариком на носу. Сели на край борта, смотрим на звезды и винишко потягиваем. Кругом тишина, море, штиль. Кто бы знал…

– Это было позавчера?

– Да, позавчера, восемнадцатого. Первый вечер нашего плавания… Часов одиннадцать или двенадцать, не помню. Мы тогда на часы не смотрели. Зачем нам время? Школу вспоминали, учителей, одноклассников… Что-то меня всего колотит. Ты мне дай время, я приду в себя. И мы отсюда выберемся, теперь уж точно выберемся.

Он обхватил себя, будто сидел на ледяном сквозняке. Но в трюме было не просто тепло. Было невыносимо жарко и душно. «С тобой выберешься! – подумал я. – Тебе в больницу надо!»

Я давил в себе чувство досады и не смел винить себя в том, что решил откликнуться на стук, доносящийся из трюма. Теперь я понимал, что прежде, когда я был один среди бандитов и отвечал только за себя, сбежать с яхты было намного легче, чем сейчас. Но разве можно жалеть о том, что я спас человека от верной смерти? Еще день, от силы два – и он бы умер от жажды.