Три свадьбы и поцелуй - Лиза Клейпас

– То, что он пришел за советом к ней, было хорошим знаком, но она предпочитала не обольщаться.

Гвендолин подошла к жениху, но тот упрямо смотрел поверх ее головы.

– Милорд, Акт от 1774 года по надзору за домами для умалишенных содержит пункты, защищающие здоровых людей от не правильного диагноза. На данный момент только комиссия из слабоумных или сумасшедших преступников может объявить вас невменяемым. Вы не обязаны подписывать любую глупую бумагу, которую эти надоедливые люди швыряют вам в лицо, лишь бы доказать, что вы здоровы.

– Я обязан доказать это Абонвилю, – пробормотал Дориан. – Если он решит, что я сумасшедший, то увезет тебя отсюда.

По мнению Гвендолин, он вряд ли считал такую перспективу невыносимой. Едва ли за несколько часов граф успел влюбиться в нее без памяти. Видимо, он пришел испытать ее, и если она не выдержит испытания, Ронсли просто откажется от брака.

Ее экзаменовали уже не раз, в том числе и настоящие сумасшедшие, а этот человек был не менее нормальным, чем она сама. Однако и эта проверка окажется не столь легкой или безопасной. С того самого мгновения, как граф бросил на нее горящий взгляд желтых глаз, она считала Дориана опасным и не сомневалась, что он прекрасно знает о действии своего взгляда и умеет им пользоваться.

Подозрения Гвендолин тут же подтвердились, едва граф наконец посмотрел на нее.

– Мисс Адамс, остатки разума говорят мне, что вы ужасно осложните мою жизнь и лучше от вас избавиться.

Однако голос разума не единственный голос, который я слышу… и уж, конечно, не тот, к которому я должен прислушаться, – мрачно закончил он.

Взгляд задержался на ее губах… скользнул ниже. И тело Гвендолин отреагировало мгновенно.

Он пытался смутить ее… У него это отлично получалось.

Но ведь Дориана ждут безумие и смерть, по сравнению с которыми ее собственные тревоги, возможно, ничто.

Когда желтые глаза наконец оторвались от ее груди, Гвендолин удалось собраться с мыслями.

– Сомневаюсь, что голос разума самый верный, – сказала она. – Если Абонвиль вздумает увезти меня отсюда, я закачу ему истерику. Зачем было прилагать столько усилий, чтобы приготовиться к свадьбе? В моих волосах полно шпилек, а горничная так затянула корсет, что даже удивительно, как я еще дышу. Ей потребовался целый час, чтобы надеть на меня платье, и я потеряю не меньше трех, чтобы его снять.

– Я могу сделать это за минуту, – тихо сказал Дориан, – и буду только счастлив. Лучше не искушай меня подобными мыслями.

«Можно подумать, они только сейчас пришли ему в голову»., – фыркнула про себя Гвендолин, ведь, по его признанию, у него давно не было женщин.

И хотя она знала, что граф лишь испытывает ее, но не могла остаться равнодушной. Он выше, чем она. Тяжелее. Сильнее.

На мгновение Гвендолин запаниковала, но тут же взяла себя в руки: он только притворяется сумасшедшим; и позволить себя запугать – не лучший способ завоевать доверие будущего мужа.

– А по-моему, без искушения лучше не будет, – заметила Гвендолин. – Я, не хочу, чтобы вы проявляли ко мне равнодушие.

– Тебе же было бы лучше.

Дориан не шевельнулся, но его хриплый голос и сверкающие глаза буквально давили на нее.

Гвендолин напомнила себе, что Всемогущий создавал всяческие препятствия на ее пути с самого ее рождения, неоднократно сталкивал с мужчинами, которые хотели напугать или унизить ее. Поэтому она достаточно опытна, чтобы справиться с графом.

– Я знаю, что являюсь для вас ужасной обузой, – сказала Гвендолин. – Догадываюсь, что вы чувствуете себя загнанным в угол, понимаю ваше презрение к своим… мужским порывам, которые заставляют вас действовать вопреки логике. Но посмотрите на это с другой точки зрения. Ведь отсутствие подобных желаний связано с потерей здоровья и силы. – Заметив его мимолетное удивление, она продолжала настаивать:

– Вы должны видеть в своих животных инстинктах положительный симптом.

Это означает, что вы еще не так больны, как думаете.

– Напротив, – возразил Дориан, – я оказался в худшем положении, чем думал.

Он посмотрел на вырез ее платья, и Гвендолин стало жарко. Услышав шорох и опустив глаза, она увидела в руке графа скомканный лист. , – Не имеет значения, что я буду подписывать. Ничто теперь не имеет значения. – Дориан отшвырнул документ, подошел ближе и обнял ее за плечи. – Красивый малый, говоришь? Хочешь закатить истерику? Я покажу тебе истерику.

И прежде чем она смогла возразить, граф впился в ее рот.

«Она сама виновата», – убеждал себя Дориан. Не надо было так смотреть на него, стоять так близко, одурманивая его своим запахом, пьянящим, как опиум. Надо было скорее бежать, а не соблазнять его белизной своей кожи.

Он не мог противиться этой чистоте и мягкости, не мог не коснуться ее.

Дориан впивался жадным ртом в дрожащие губы и, ощущая нежный аромат, сам вздрогнул. От удовольствия или отчаяния, он не мог бы сказать.

Почему не удержался, чтобы сохранить хоть остатки разума? Он же знает всю безнадежность этой затеи: невинная девушка никогда не сможет удовлетворить его, такое не удавалось ни одной женщине, даже самой опытной.

Но Дориан лишь крепче прижал девушку к себе, упиваясь теплом юного тела и неумелыми движениями невинных губ.

Он почувствовал, как Гвендолин вздрогнула, и все-таки не остановился… продолжал исследовать языком тайники ее рта… женские тайны, которые обещают так много…

Одурманенный близостью, запахом, прикосновениями, он погрузился в темноту. Гладил ее спину, чувствуя, как она вздрагивает, слыша шелест платья под его пальцами. А затем пропал окончательно, потому что Гвендолин ответила на ласки, словно делала это уже много раз, словно всегда принадлежала ему.

Тепло… мягкость… изгибы тела под шелком… запах женщины… ее кожа…

Дориан провел губами по бархатистой щеке, и Гвендолин вздохнула. Этот тихий вздох мгновенно воспламенил его. Пальцы сразу нащупали застежку…

– Если вы таким образом пытаетесь напугать меня, – донесся до него приглушенный голос, – то выбрали неверный путь.

Он замер и, подняв голову, взглянул на девушку. Открытые, но еще подернутые легкой дымкой зеленые глаза изучающе смотрели на него.

– У меня был приступ безумия, – сказал Дориан, зная, что его охрипший голос свидетельствует об обратном.

Кудрявые рыжие пряди выбились из замысловатой прически и в беспорядке падали на плечи, обрамляя раскрасневшееся лицо. Платье измялось.

Оступив назад, Дориан глядел на свои руки и боялся даже подумать, где бы они сейчас были и что бы он мог ими сделать с невинным, но страстным ребенком.

– Ты в своем уме? – гневно спросил он. – Почему не остановила меня? Разве ты не понимала, что я мог сделать?