Тайная жизнь влюбленных - Саймон Ван Бой

Присутствие этой молодой женщины окончательно убедило Сабоне, что это сон, потому что она была неестественно белая. Когда он подошел ближе, она не посмотрела на него, хотя ее глаза были широко открыты.

Наконец он потянулся к ней, но и тогда она не шелохнулась. Он осторожно погладил лицо, нос, белый и гладкий, невероятно холодный.

На ее волосах лежали снежинки.

Сабоне обнял ее и крепко прижал к себе. Нащупал в кармане рисунок и пожелал, чтобы все, кого он когда-либо знал в этой жизни, смогли его сейчас увидеть. Прошло немало времени, прежде чем их увезли.

В последнее время я почти постоянно думаю о Лео. Думаю о нем и сейчас, сортируя посылки для грузовика, что повезет почту в Лондон. На складе так холодно, что пар от дыхания бородой клубится возле наших лиц. На прошлой неделе из офиса прислали ящик перчаток, но мне нравится чувствовать шершавый картон голыми руками. Я работаю в Королевской почтовой службе без малого три десятка лет. Двадцать лет назад, когда я замолчал, меня могли выгнать, однако пожалели, так что через десять лет мне дадут государственную пенсию и устроят скромные проводы. Я люблю свою работу. Больше мне незачем выходить из дома, разве что на прогулку по пляжу.

Каждая посылка должна куда-то уехать, а что в ней лежит — тайна. Иной раз мне попадаются посылки, адрес на которых написан ребенком. Я откладываю их в сторону до конца смены, чтобы сравнить почерк с почерком Лео. После утраты Лео эти посылки для меня — словно осколки стекла.

Склад разделен на несколько частей. Здесь нет окон, и я порой представляю, что нахожусь в Осло, Мумбаи или Роттердаме. Снаружи катятся сонные валлийские холмы, будто старые гиганты под мшистыми одеялами. Там, где холмы останавливаются, начинается что-то другое. Море тянется к северу, пока не начинает замерзать, а затем приникает к земле, как ребенок к материнскому подолу.

Заляпанные грязью фургоны из окрестных деревушек привозят посылки, их разгружают, сортируют, и каждые два дня огромные грузовики отправляются со склада в Глазго, Манчестер, Лондон, Пензанс.

Сотни лет назад наша деревня жила исключительно за счет рыбной ловли. У меня дома есть художественный альбом. На одной картине изображены молодые женщины в фартуках, которые стоят на скале, глядя на корабль, разбивающийся о рифы. На переднем плане к поверхности моря тянется солнечный луч. Я не знаю, кто написал эту картину, зато отлично понимаю, зачем здесь нужен длинный луч света. Мне знакомо горе, что требует таких деталей. В нашем городке осталось совсем мало рыбаков.

Хотя работа на складе приносит более стабильный доход, чем рыбный промысел, местные мальчишки мечтают ходить в море. Врывающийся в окна ветер приносит им сны о кораблях, какие теперь можно увидеть только в сувенирных бутылках.

Иногда я гуляю по скалистому пляжу за деревней. На берег накатывают темно-зеленые волны, и можно сколько угодно выкрикивать свою боль под грохот перекатывающихся камней. А после я часами разглядываю рыб и крабов в каменистых заводях. Интересно, знают ли они, что отрезаны от своего мира?.. Я люблю сидеть на прохладных валунах, пока прилив не начинает лизать ботинки, словно озорной пес.

Ночью, когда заканчивается смена, я записываю количество разгруженных фургонов. За тридцать лет я ни разу не ошибся, потому что для меня каждый грузовик — как живой человек. В детстве я узнавал любую машину в лицо.

Я отмечаюсь в журнале и нахожу в комнате отдыха свое пальто. На дверце шкафчика висит календарь с полуголыми женщинами. Им холодно. Они широко улыбаются. На фотографии можно изобразить фальшивую радость, а вот горе — никогда.

От склада до деревни — полчаса ходьбы. Сначала надо идти по узкой грунтовой дороге, а затем вверх по холму, мимо живой изгороди с птицами, выглядывающими из гнезд. Летом вместо птичьих глаз в ветвях виднеются дикие ягоды.

Через несколько часов мир наполнит рассвет. Я делаю остановку и прислоняюсь к фонарному столбу. У меня постоянно болит левая нога, особенно зимой. На руки падает свет от фонаря. Они похожи по цвету на затемненное стекло. В нашей деревенской церкви есть чудесное окно с витражным стеклом; порой я становлюсь перед ним на колени и погружаюсь в цвет. Когда боль в ноге немного утихает, я продолжаю путь. Камни, застрявшие в тракторной подошве ботинок, скребут по бетону. Я скучаю по осени, когда лето вспоминает, что тоже смертно. А там — зима. И наконец, чудесная пора, когда все бесстрашно начинается сначала.

Идти домой спешки нет. Вдоль дороги стоят дома с блестящими сланцевыми крышами. Их черные лбы побелели от дыхания завтрашнего дня, глаза прикрыты изнутри шторами.

Вокруг столба прыгает птица. В ее клюве — жирный червяк. Когда я приближаюсь, птица улетает.

Хоть это и против закона, пабы в городке открыты круглые сутки, ради тех немногих рыбаков, что возвращаются примерно за час до рассвета, томимые особой жаждой — вокруг полно воды, а пить ее нельзя. Из паба на улицу льется свет, долетает смех, веет острым пивным духом. Глухой звук музыкального автомата напоминает о больной ноге, а больная нога — о Лео.

На городок спустился туман. Его белые руки обнимают улицы. На задних дворах лают собаки.

Раньше я нередко заглядывал в паб пропустить кружку-другую. Но уже шесть лет туда не захожу. Бесполезно.

Двадцать лет назад, когда Джинни увезла вещи Лео в Америку, мне стало легче. В доме стояла тишина, и я почему-то начал вспоминать свою мать, которая умерла в год нашей с Джинни свадьбы. Она поскользнулась на льду, сломала бедро и скоропостижно скончалась в больнице. Словно закрылась книга, которая, как мне казалось, никогда не закончится.

В прошлое воскресенье я наблюдал за возвращением домой рыбацких лодок, полных серебристого груза.

За последние двадцать лет я не произнес ни слова, хотя были времена, когда рот у меня просто не закрывался. Я очень долго живу без боли слов. Моя жизнь — письмо, на котором забыли написать адрес. Зато мои руки постоянно двигаются, как слепые близнецы, что боятся потерять друг друга.

Я люблю наблюдать за рыбацкими лодками. О прибытии каждой возвещает стая птиц. Издалека чайки похожи на глаза, плавающие в волнах. На прошлой неделе один молодой капитан спросил, не нужна ли мне работа. Я покачал головой. Он славный паренек… примерно столько было бы сейчас Лео. Интересно, кто унаследовал оставленную им жизнь.

Я живу в доме, где вырос. В комнате моих родителей все, как раньше. Теперь это комната для гостей, только единственные гости здесь — призраки, вплывающие через дверные проемы в моих снах.

Историю моей жизни знает вся деревня. Но я слишком стар, чтобы думать, что мое горе особенное.

Джинни — моя ровесница, однако у нее совсем другая жизнь. В этой деревне с вечно мокрыми ботинками и воскресными гимнами ты становишься старым с момента, как у тебя кто-то умер. И каждое воскресенье наблюдаешь за движением солнца по саду из душных комнатушек, пахнущих глажкой.