Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

– Нет! – возразила она с присущей ей решимостью. – Я пойду с тобой.

Рим, Италия

Много месяцев ушло на его розыски. Он потратил целое состояние на шпионов и прочих осведомителей, прежде чем удалось его разыскать. Подозреваемый проживал в Субурре, районе Рима с самой дурной репутацией. Покинув темной ночью Палатин, Гай встретился в Субурре со своим осведомителем.

Зловоние, распространявшееся по всему кварталу, было невыносимым. Влажность только увеличивала гнилостные испарения, исходившие из слишком высоких домов, грозивших в любую минуту рухнуть. Бродячие собаки дрались за объедки со свиньями. Их рычание в сочетании с жужжанием мух и зазываниями торговцев создавали привычный гам.

Как можно жить в такой грязи? – удивлялся Гай.

Внучатый племянник императора позаботился о том, чтобы быть одетым как обычный человек и не выделяться в толпе. Капюшон плаща не позволял увидеть его узнаваемый профиль, как на монете. Что касается его безопасности, ее обеспечивал гладиатор, следовавший за ним по пятам.

Выждав момент, когда подозреваемый пойдет вдоль рядов бродячих торговцев, он отправился за ним по полным притонов улочкам, где ранее никогда не ступала его нога. Они кишели дешевыми худосочными проститутками, на которых было жалко смотреть, отпрысками порядочных семейств, пришедшими сюда якшаться со всяким сбродом, и зажиточными стариками, жаждущими пробуждения чувств.

Два подростка вызывающей внешности направились к Гаю, переступая через нечистоты. В их взглядах не было ничего детского, да и вряд ли уже появилось бы. Они стали демонстрировать неприличные жесты, которым их научили, чтобы возбуждать клиентов, но им удалось лишь вызвать усмешку у Гая. Телохранитель оттолкнул юных представителей древнейшей профессии и догнал своего хозяина.

Подозреваемый теперь шел вдоль ряда притонов, выходивших на улицу. Голые девушки отталкивающей внешности мимикой и жестами показывали, что они могут делать. Мужчина замедлил шаг и скрылся за дверью одного из замызганных домишек. Гай со своим сопровождающим незаметно последовал за ним.

Поднявшись на самый верхний этаж, подозреваемый прислушался. Он был более чем уверен, что до него донесся какой-то шум. Он осторожно выглянул на лестничную клетку, всматриваясь в полутьму. Но ничто не привлекло его внимания. Тогда он распахнул дверь одной из квартир и закрыл ее за собой на засов.

Гай и его сопровождающий также поднялись на последний этаж и остановились на лестничной площадке. На двери висело объявление, предупреждавшее посетителей, что им не рады: «Попрошаек, незнакомцев и бродячих торговцев просьба не беспокоить. Анания».

Гай откинул капюшон, открыв свое юношеское безбородое лицо, негромко постучал в дверь, затем повернулся к своему рабу и приказал:

– Подожди меня в сторонке.

Раб отступил, а его хозяин прижался ухом к двери. Не услышав ни звука, он постучал несколько раз уже гораздо громче.

Наконец за дверью послышался чей-то голос:

– Одну секунду, ради всех святых!

Владелец квартиры отодвинул задвижку и приоткрыл дверь. В дверном проеме стоял мужчина лет сорока, которого явно что-то тяготило, – об этом говорило выражение его лица. Волосы у него были коротко подстрижены, щеки гладко выбриты, что свидетельствовало о его стараниях ничем не отличаться от римлян, но не могло скрыть цвет его кожи, характерный для жителей Палестины.

Он смерил взглядом своего юного гостя.

Находясь под впечатлением этого пытливого взгляда, Гай не смог связать и двух слов.

– Чего ты хочешь, мой мальчик? – рявкнул хозяин. – Или ты не видел объявление? Я полагал, что все патриции умеют читать. Я не принимаю посетителей, тебе ясно?

Дверь уже начала было закрываться, когда Гаю наконец-то удалось выдавить из себя:

– Я привез твое любимое вино, Иуда.

Дверь замерла и снова начала медленно открываться. Было заметно, как по лицу хозяина промелькнула тень беспокойства.

– Ты ошибся адресом, мой мальчик. Меня зовут Анания, как здесь написано. Я – такой же римский гражданин, как и ты. Так что вино не пригодится.

Он снова затворил дверь, и Гай стал говорить громче:

– Ты – один из Двенадцати. И не важно который, ты – казначей, предавший учителя за тридцать сребреников, – Иуда Искариот.

Дверь открылась еще раз и оставалась приоткрытой, пока Гай продолжал свою речь:

– Измученный угрызениями совести, ты попытался повеситься, что подтверждает шрам на твоей шее. Однако кто-то или что-то тебе помешало.

Анания приподнял ворот туники и, пронзив посетителя взглядом, выпалил:

– Послушай, детка, я не понимаю, к чему ты клонишь, но я не могу терять из-за тебя время. Так что проваливай, пока я не позвал стражников.

– Зови, если хочешь, – улыбаясь, согласился Гай. – Уверен, они обрадуются, узнав, что в Риме проживает назарянин под чужим именем.

Хозяин квартиры долго рассматривал этого наглеца, которому едва исполнилось двадцать лет, чье высокомерие могло сравниться разве что с напускной непринужденностью. Напускной, поскольку Гай уже начал спрашивать себя, а не нашептали ли ему осведомители то, что ему хотелось услышать.

– Можно ли узнать, кто ты, мой мальчик?

– Мое имя – Гай Август Германик, но друзья предпочитают называть меня Калигула.

Взгляд Анании становился все более обеспокоенным по мере того, как он понимал, с кем имеет дело.

– А, Сапожок[15]!

– Для иудея ты прекрасно говоришь на латыни.

– Я не иудей, – утомленно вздохнул его собеседник, снова закрывая дверь.

Но Калигула не дал ему это сделать, выставив ногу в проем.

– Племянник императора просто желает поболтать с тобой несколько минут. Ты примешь его у себя?

Анания засомневался, но, впечатленный упоминанием императора, все же позволил посетителю войти.

Квартира пропахла парами спиртного и дешевым опиумом, здесь царил полумрак, и это соответствовало его представлению о том, какой может быть жизнь бедного человека, живущего в одиночестве. Никаких признаков роскоши, ничего, выходящего за рамки обыденного. Очень скромная обстановка, по которой юный Калигула пробежался взглядом в поисках подтверждения того, что подозреваемый является галилеянином или, по крайней мере, палестинцем. Но ничего подобного он не нашел.

Лишь портрет какой-то юной римлянки вносил нечто человеческое в этот безликий мир, который можно было бы покинуть в любой момент.