Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк... - Вернер Ланге

Помимо живописи, у Деспьё была страсть к охоте. Входя в его ателье, я был буквально атакован сворой собак. Беспокойные, но славные, взбудораженные приходом постороннего, они бегали повсюду, прыгали во все стороны. Все это творилось в большой комнате, заполненной статуями, бюстами, тумбами и ящиками. Посреди этого цирка спокойно стоял и улыбался Деспьё. Он утверждал, что его собаки были такими ловкими, что никогда ничего не опрокидывали.

Шарль Деспьё (Частная коллекция).

Такой же ловкий, как и его собаки, маленький и гибкий, он передвигался между своих работ с живостью, приводящей в замешательство, поскольку ему было уже почти семьдесят. Ухоженная борода, хитрый взгляд, немного дьявольская улыбка — настоящий сатир! Наполовину молодой, наполовину старый, наполовину человек, наполовину фавн.

Причина моего визита стояла на подставке, покрытая, как полагалось, влажной тканью. Деспьё осторожно снял ткань. Я знал вышеупомянутого врача и был поражен необычайным сходством — не столько физическим (черты лица были несколько упрощены), сколько психологическим и духовным. Большинство скульпторов делают портреты, похожие на модель, но мертвые. Только великие умеют придать жизнь материалу: сначала глине, а потом холодной бронзе. Деспьё удалось самое важное — его творение было живым. Ему понадобилось пятьдесят сеансов, чтобы достичь такого результата. Теперь портрет был завершен. Деспьё работал медленно, и все это знали.

Поскольку Рюдье взялся отлить этот бюст, я был уверен заранее, что получится шедевр. Кстати, с портретом связана красивая история. Деспьё не собирался продавать его, он хотел вручить его своему врачу, чтобы отблагодарить за лечение — хорошее и... бесплатное. Врач всегда отказывался брать деньги у Деспьё, который строго следовал указаниям доктора, за исключением одного: он не мог бросить курить. Этот грех доставлял ему серьезные проблемы во время Оккупации. Купить хорошие сигареты тогда было непросто.

Поздно получивший известность, Деспьё оставался человеком скромным, поглощенным материальными заботами. Он не превратился в мэтра, а остался таким же тружеником, каким был, когда начинал работать в мастерской Родена.

Во время одного из редких приездов Дины Верни[42] в Париж мы решили провести воскресенье в Робинсоне, чтобы укрыться от парижской жары.

Я был большим поклонником Майоля и очень любил Дину, его музу. Мы хотели поехать завтракать к Бландо, в маленький загородный ресторан, который особенно привлекал Рюдье. Там всегда можно было хорошо поесть.

Поезд, который уходил с Люксембургского вокзала по направлению к Со, был переполнен. Говорили, что весь Париж спасался от столичного пекла.

Чтобы занять время, мы болтали без всякой определенной цели о Рюдье, Майоле, Деспьё. Дина очень любила Деспьё и была обеспокоена его здоровьем. Последний раз, когда она его видела, он показался ей очень усталым, даже больным.

Я ответил, смеясь:

— Ну уж нет, он не болен! Ты знаешь его кузину? Он влюбился в нее. Я слышал, он устает из-за нее.

Взрыв смеха Дины. Но, едва я произнес эти слова, как некая женщина сказала громко и раздраженно:

— Это ложь! Я — кузина Деспьё!

Оцепенение! Из осторожности мы продолжили беседу на немецком. Дина говорила по-немецки очень хорошо, потому что в детстве у нее была гувернанткой немка. В то время как мы разговаривали, она пристально рассматривала эту женщину. В ресторане Дина сказала мне, что это действительно кузина Деспьё. Она вспомнила, что видела ее в мастерской, когда позировала для Деспьё.

Шарль Деспьё в своей мастерской (Частная коллекция).

Деспьё был человеком в высшей степени симпатичным, дружелюбным, любимым всеми. К несчастью, его мало занимало то, что творилось вокруг. Он был абсолютно равнодушен к политике и поэтому, не задумываясь о последствиях, присоединился к своим коллегам, более известным, чем он, и участвовал в поездке французских художников в Германию. (Я расскажу о ней потом.) Кроме того, его статья была помещена в каталоге парижской выставки Арно Брекера, главного скульптора Третьего Рейха. Точнее, статья в каталоге была им подписана, но, думаю, ему даже не дали прочитать ее текст, написанный за него.

Заклейменный как коллаборационист после войны, бедный старик был так потрясен, что умер от этого.

В 1943 году во время поездки в Баньюльс, о которой расскажу позже, я посетил Рауля Дюфи, жившего тогда в Перпиньяне. Не знаю, повлияли ли на него мои советы вернуться в Париж, но весной 1944 года Дюфи восстановил свою мастерскую на Монмартре, пустовавшую в течение четырех лет. Слева от тупика Гельма, который начинается от бульвара Клиши, возвышается довольно большой дом с мастерскими. Дюфи работал там с 1911 года. На втором этаже находилась его квартира и одновременно мастерская.

Мы встретились там. Он принял меня очень тепло и тотчас провел в свою мастерскую в глубине вестибюля, окна которой выходили одновременно на улицу и во двор. В отличие от Перпиньяна, где он показался мне вполне здоровым, теперь он с трудом передвигался, страдая от ревматизма.

К моему изумлению, в мастерской были свалены груды картин, написанных в разное время. Мы долго рассматривали рисунки, особенно акварели, эскизы которых я видел в Перпиньяне: жатва, молотилки.

Дюфи не слишком интересовался концепцией картин, даже композицией и изготовлением красок. Очарованный старинной техникой, особенно Грюневальдом, у которого он многому научился, он мечтал добиться того же свечения, что на картинах мэтра.

На обороте каждой картины Дюфи написал таинственный номер, который, как выяснилось, соответствовал определенной технике. В тетради каждый номер сопровождала подробная пояснительная заметка, дополненная многочисленными приложениями. Экспериментируя, он иногда несколько раз менял технику, работая над одним сюжетом.

Когда мы рассматривали крашенные пробы по дереву, человек, до этого молчаливо стоявший в углу мастерской, вмешался в нашу беседу. Дюфи познакомил нас. Это был его химик. Он долго объяснял мне, в чем состоит его работа. Оказалось, что он смешивал различные краски в порошке, масле и мастике — причем так искусно, что я, сам того не желая, увидел в нем соавтора произведений Дюфи.