Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

Ушла обратно в свой искусственный оазис, где не чувствовала себя чужой, где ей ничто не угрожало. Так она думала.

Так она думала до того самого дня, когда ее начали вербовать.

Элла окончила первый курс, успешно сдала зимнюю сессию за второй. При изучении африкаанс ей очень помог немецкий: все-таки корни были общие. Она не оставляла занятий испанским и, разумеется, английским, но уже предвкушала, как займется изучением языков группы банту. И вдруг за ней пришла комендантша и объявила, что ее вызывают в деканат. Элла удивилась. На дворе стоял уже февраль, время каникул. Она накинула хорошенькую, хотя и негреющую, синтетическую шубку и отправилась в деканат.

Декан встретил ее загадочными словами «С вами хотят побеседовать», пропустил в кабинет, а сам вышел.

В кабинете были двое. Один представился Иваном Ивановичем, другой — Иваном Петровичем. Элла так и не запомнила, кто из них кто. Начали издалека. Не хочет ли она, как комсомолка, послужить Родине?

— Что это значит? — спросила Элла. — Я хорошо учусь, на собрания хожу, взносы плачу, что от меня еще нужно?

Комсомольская организация в УДН была захудалая: комсомольцев раз-два и обчелся. Эллу такой вариант более чем устраивал. На собраниях она норовила пристроиться в самом дальнем углу с каким-нибудь детективом.

Иван Иваныч с Иван Петровичем объяснили ей, что она может послужить Родине активно, но для этого прежде всего она должна дать подписку о неразглашении их разговора. Элла сказала, что ничего подписывать не будет. Во-первых, никакого разговора еще не было, а во-вторых, они могут поверить ей на слово: она ничего разглашать не станет.

Они стояли на своем: поверить на слово, конечно, можно, но подписка при нарушении влечет за собой определенные последствия, в том числе и уголовные.

— Тогда я тем более ничего подписывать не буду! — заупрямилась Элла.

— Ну хорошо, — уступил один из Иванов, — мы рассчитываем на вашу сознательность. Мы предлагаем вам перейти на спецотделение. Учиться будете здесь же, в «Лумумбе», но подготовка совсем другая, не та, что на общем отделении. Комната своя. И трудоустройство совсем другое, и оклады. Но это вам позже разъяснят.

— Погодите, я еще не дала согласия! — перебила его Элла.

— А чего ждать? — удивился Иваныч-Петрович. — Вы зачисляетесь в штат КГБ, причем прямо сейчас. Стаж начинает течь с этой минуты. А вместе с ним и все блага.

— Время учебы засчитывается в стаж! — встрял второй Иваныч-Петрович.

— Только предупреждаю, — продолжал первый Иваныч-Петрович, будто его и не прерывали, — профсоюза у нас нет, и в течение двадцати пяти лет со дня зачисления вы не имеете права уволиться. Но у нас никто не увольняется. Преимуществ слишком много.

— Спасибо, но я предпочитаю учиться на общем отделении и самостоятельно решать, что мне в жизни делать.

— Вы не понимаете, — второй Иваныч-Петрович наклонился к ней через стол и заглянул в глаза. — Вы что ж думаете, вас «за так» сюда взяли? Это учебное заведение для иностранцев, а вас взяли. Соображаете?

— Мне никто ничего не говорил.

— А вы подумайте, — настойчиво повторил Иваныч-Петрович. — Родителей у вас нет, Родина вас вскормила, вспоила, образование дала, вы обязаны ей послужить.

— Никому я ничем не обязана, — разозлилась Элла. — Родина меня вскормила так, что мне до сих пор кошмары снятся. Я в детдоме чуть с голоду не умерла.

— Страна переживает временные трудности…

— …последние шестьдесят лет, — закончила за него Элла.

В этот год как раз намечалось празднование шестидесятой годовщины Великой Октябрьской, и вся страна уже стояла на ушах по случаю очередного юбилея.

— Откуда у вас такие нездоровые настроения? — осведомился второй Иваныч-Петрович.

— Да все оттуда, из детдома, — ответила Элла. — Между прочим, вы в моем детдоме не продержались бы и часа. Там не любят стукачей.

Агенты переглянулись.

— С таким отношением, — негодующе изрек Иваныч-Петрович первый, — вы можете запросто вылететь из института.

— На каком основании? — спросила Элла. — Я учусь на «отлично», дисциплину не нарушаю.

Ей пришло на ум «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус», но она решила вслух этого не говорить.

— А вы не иностранка! Вам не место в данном учебном заведении! — злорадно выложил свой главный козырь один из Иванычей-Петровичей.

— Как же это мне здесь не место, — удивилась Элла, — когда вы даже предлагаете мне перейти на спецотделение?

Она уже кое-что слышала о спецотделении. Там учились студенты из ближневосточных и некоторых других стран по особой военизированной программе.

— Это совсем другое дело, — буркнул Иваныч-Петрович. — На спецотделении вы могли бы Родине пользу принести.

— Я и здесь могу пользу принести, — отрезала Элла. — А вам я не подхожу. — Ее осенила новая мысль. — Мое отчество вас не смущает?

— Мы наводили справки, — помрачнел агент. — Паспорт вам выдали по личному заявлению. Отца своего вы не знаете. Кто вас надоумил взять такое отчество?

— Никто, — пожала плечами Элла, — я в книжке прочитала.

— В какой книжке? — дружно напряглись оба Иваныча-Петровича.

— Про Пушкина. Его прадед с материнской стороны был Ганнибал. Абрам Петрович. Вот я и подумала…

Они повели себя в точности, как начальник паспортного стола Нечипоренко М. Н.

— Что ж, по-вашему, Пушкин был еврей? — ахнул один из агентов.

— Очень может быть, — невозмутимо подтвердила Элла. — Главное, по материнской линии. В Израиле считается: главное, чтобы мать была еврейка, а кто отец — неважно.

— А у Пушкина мать была еврейка? — упавшим голосом спросил тот же агент.

— Надежда Осиповна? Весьма вероятно. Понимаете, ее дед, Абрам Петрович Ганнибал, был родом из Эфиопии, — принялась объяснять Элла вербовщикам, для которых все, что она им сообщала, являлось новостью. — Там есть семитское племя — талаши. Недавно их с большим скандалом вывозили в Израиль. Нам на политзанятиях рассказывали. Вот я и подумала: может, прадед Пушкина тоже из них? Говорят, многие талаши похожи на Пушкина.

— Все это к делу не относится, — негодующе вмешался второй Иваныч-Петрович. — И вообще все это ваши домыслы. Вы не знаете, кто ваши родители.

— Но ведь и вы этого не знаете, — лукаво улыбнулась Элла. — Вы не можете знать наверняка. Я знаю только одно: я появилась на свет, потому что был фестиваль и потому что не было резины. Это мне в детдоме объяснили. Но для вас я — кадр ненадежный. У вас нет стопроцентной уверенности. Нет и быть не может.

Мужчины обменялись тоскливыми взглядами. Ценный кадр ускользал. Великолепная внешность, недюжинный интеллект, склонность к языкам и поразительная живучесть. Да еще и спортивные достижения. В Комитете госбезопасности чрезвычайно высоко ценились спортивные достижения, а Элла была щедро наделена талантами своей расы, гениально проявившей себя в музыке и спорте.