Прорыв начать на рассвете - Сергей Михеенков

Всё лучшее в жизни Георгия Алексеевича Радовского осталось в той России, в которой он родился и в которой были счастливы его отец и мать. А то, что он увидел, было же другой страной. Другие люди смотрели на него, узнавая и не узнавая сына бывшего хозяина имения. И только поля и лес вокруг села казались всё теми же. И пруд. И болотце у дороги. Вот это и хотел вернуть командир Боевой группы спецподразделения АК майор Радовский.

Зачем он вернулся на родину? Этот вопрос он не раз задавал себе.

Родина ему снилась на чужбине. Липовая аллея к пруду… Берёза над водой… Тёплый дождь, стекающий по водосточным трубам вместе с белым снегом черёмух. Порой он доводил себя до состояния, близкого к психозу, думая обо всём том, что оставлено где-то навсегда, но чего он никогда, казалось, уже не увидит. И когда появилась возможность вернуться, он решительно шагнул туда, откуда берёза над прудом становилась всё виднее и реальнее. И он пришёл к тому пруду, к своим аллеям, к почерневшим от времени и небрежения деревянным ставням, нагретым солнцем и пахнущим родиной, детством. О том, какую цену пришлось заплатить в пути, он старался не думать. Теперь это тем более ни к чему. Дело сделано. Он – дома. Ему выпало жить в суровое, жестокое время, и, чтобы выжить, необходимо было постоянно оглядываться по сторонам, прислушиваться и принюхиваться: соответствуешь ли ты своему времени, так ли держишь спину и подбородок, тот ли мундир на твоих плечах и то ли выражение лица, которое необходимо в данную минуту. Он был не один в своём пути назад, домой, в Россию. И у всех, бывших с ним, жила в сердцах одна надежда, все были охвачены одной волей – домой! Хоть с чёртом-дьяволом, но – домой… Надоело, опротивело жить приживалами у богатых хозяев. У иных, кого он знал, с кем вместе бок обок воевал на Дону и под Одессой, мечта о свободной от большевизма России клокотала, разрывала грудь. У других она лишь теплилась. Но и те, и другие, идя на восток от Буга и Березины в колоннах чужой армии, всё-таки возвращались домой.

Да, чёрт возьми, дело было сделано! Однако надо признать, не таким видел он своё возвращение в Россию. Не за званиями и наградами он преодолел этот путь в пространстве и душе. Но, как он понимал, – надо признать и это, – для пользы дела не время сейчас расшатывать себя изнутри подобными сомнениями. Не время…

Его боевой группе поручено создать несколько отрядов для выполнения специальных заданий немецкой разведки непосредственно в расположении окружённой группировки 33-й советской армии, 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и подразделений 4-го воздушно-десантного корпуса. И его усадьба с родными могилами находится как раз в районе предполагаемых действий. Судьба ведёт. Это Георгий Алексеевич знал давно. И, может статься, что горшие испытания ещё предстоят ему. На выбранном им пути. На той дороге домой, которую он избрал в качестве своего пути.

Не раз, просыпаясь где-нибудь среди неожиданной тишины, в желанном одиночестве, он думал: «Как хорошо было бы просто вернуться домой, пешком свернуть с Варшавского шоссе, пройти лесом и полем, а потом ещё немного лугом, мимо болотца, где обычно гнездится семья куличков, пробежать по бревенчатому мосту и вверху, в липах и вязах, увидеть белые колонны парадного подъезда родного дома. Просто вернуться… Просто прийти домой… Стряхнуть всё, оставить позади этот жуткий морок пережитого и просто вернуться домой. Где тебя ждут. Дом – это в том числе и то место где тебя ждут».

Но кто его ждёт здесь? Кто ему обрадуется? И кого обрадует своим появлением он? Георгий Алексеевич Радовский уже навсегда вытерт из жизни этого края. Хоть этот край и есть его родина. Он вспомнил стихи любимого поэта и усмехнулся сам себе: «Искатель нездешних Америк, я отдал себя кораблю…»[2]

«Как – вытерт? Это же моя Родина», – думал Радовский и чувствовал, как внутри у него всё твердеет злобой на кого-то, кто отнял у него всё это. Даже не дом, не старый парк, где он играл в детстве со своими сельскими сверстниками. Материальное легко возвращается и восстанавливается. У него было отнято гораздо больше, чем то, что он теперь видел в руинах или в крайнем запустении. Руинам ещё можно было вернуть первоначальный облик. Родина – это ещё и постоянная возможность приехать к дорогим могилам. Остановиться в стенах, которые помнят голоса матери и отца. Проснуться у открытого окна, через которое в комнату входит утро твоего детства со всеми его звуками и запахами. «А ещё, – думал он, – Родина – это право, нет, возможность войти в некий дом в своём селе или в какой-нибудь окрестной деревне и сказать хозяину: “Здравствуй, Ферапонт. Как живёшь?” – и увидеть в глазах Ферапонта не тоску, и не отчуждённость, и тем более не раскаяние за то, чего он не совершал, а ответную радость встречи…

Россия. Несчастная Россия!»

Однако пока надо было действовать в рамках тех обстоятельств, которые предлагала судьба. И держать себя в руках. Не раскисать. Не открывать свою душу. Кому здесь, пока всё забрызгано человеческой кровью и человеческим дерьмом, нужен печальный голос твоей разочарованной души? Никому. Никто этого голоса не поймёт, и даже вряд ли кто услышит. Или услышат, но поймут по-своему.

А может, если прошлое настолько далеко и невозможно, хотя бы частью, осколками своего воплощения ни в настоящем, ни в будущем, ему остаётся только одно: родиться на этой земле новым человеком? Другим? Жестоким, во всём соответствующим времени, кровавому часу, который царит сейчас повсюду, не обременённым никакими иллюзиями и воспоминаниями, которые лишь размягчают душу и мешают действовать беспощадно и правильно. Может, это и есть его судьба? И смысл той дороги назад, которую удалось преодолеть, уже пожертвовав многим? Слишком громоздкий и тяжёлый багаж он прихватил в эту дорогу. Прошлое… Прошлое… И не только его, Георгия Алексеевича Радовского. Но и прошлое его отца, матери, того уклада и того мира, которым он когда-то счастливо жил и дышал среди этих берёз и полей. Нужно немногое, пустяк – швырнуть эти пахнущие нафталином потёртые сундуки и рундуки, плюнуть на них и с облегчённой душой и свободными руками двигаться дальше. Вот и всё! И – никакого внутреннего разлада. Ни каких преград. Просто делать новую судьбу в новых обстоятельствах. «Я ещё один раз отыграю упоительной жизнью огня…»

Уже несколько дней профессор ездил по территории, удерживаемой войсками окружённой армии. Полевые госпиталя и медсанбаты были развёрнуты в тылу, в деревнях. Но в последнее время немцы начали бомбить населённые пункты, и часть раненых пришлось эвакуировать в леса. Раненых складывали прямо на снег, под елями. Обрубали нижние сучья на два-три метра вверх. Лапником устилали утрамбованный снег, на лапник – плащ-палатки, брезент; потом плотно, один к одному, чтобы не замёрзли, складывали раненых, головами к стволу дерева, и так по всему радиусу, а сверху укрывали шинелями и одеялами. Такими увидел лесные госпиталя 33-й армии профессор, когда прибыл их инспектировать.

Дело своё он знал превосходно. В первую же неделю ему удалось вернуть в дивизии более тысячи штыков. Некоторых приходилось выписывать с незажившими ранами. Профессор видел их глаза, иногда спокойные, выдававшие готовность человека ко всему, иногда затравленные, иногда злые, и понимал отчуждённо: не хотят возвращаться в промёрзшие окопы, боятся снова попасть под пули и на голодный паёк. Но что делать, окопы не должны пустовать. Приказ командующего необходимо выполнять во что бы то ни стало.