Небесные тени - Жоржия Кальдера

и понял, что это печально знаменитая каша из синтетического зерна, вызывавшая у меня скорее чувство тошноты, чем желание отведать это варево.

– До чего же я неловкий! – издевательски протянул Хальфдан, небрежно пожимая плечами. – Придется тебе поползать по полу, если хочешь поужинать.

«Да я лучше умру, чем так унижусь».

Я отчаянно старался сохранять равнодушное выражение лица.

Пусть я только что все потерял, но ни за что не доставлю этим людям такого удовольствия, не позволю лишить себя последних остатков достоинства. Конечно, это довольно слабое утешение, но это все, что у меня осталось…

Хальфдан скрестил руки на груди, оглядел мои узы, потом цокнул языком, делая вид, будто огорчен.

– Вот незадача! Похоже, твои цепи слишком короткие и не дадут тебе нагнуться до земли. Сегодня тебе придется узнать, что такое голод, Палач.

«Можно подумать, я никогда прежде с ним не сталкивался… Как будто в детстве меня никогда не лишали этой отвратительной каши, пищи простого народа, в качестве наказания за мыслимые и немыслимые прегрешения…»

Очевидно, Сефиза не рассказала своим друзьям о моих юных годах, проведенных в Стальном городе, среди обычных людей. Тем лучше, по крайней мере, один из моих секретов остался нераскрытым.

Хальфдан наконец решился сократить разделявшее нас расстояние. На его лице все отчетливее проступала злоба. Он схватил меня за волосы и приблизил свое лицо к моему, чтобы сподручнее было меня запугивать.

– Скажи, каково это – оказаться на другой стороне? Теперь ты будешь бояться, а не запугивать других! Ты же в ужасе, признайся! Потому что – не буду тебе лгать – у тебя есть все причины для страха. Я не знаю никого, кто не изнывает от желания тебя растерзать, чтобы отомстить за все, что ты заставил нас пережить за время твоей службы императору. А теперь мы узнае́м, что ты, оказывается, один из отпрысков этого поганого тирана, самый отвратительный из всех, мерзкий плод гнусного межвидового изнасилования!

Мои крылья резко рванулись вверх и с глухим стуком ударились о потолок, прежде чем я сумел осознать и предотвратить это движение. Кажется, эти растущие из моей спины штуковины совершенно мне не подчинялись. Они меня выдали, показав стоявшему передо мной молодому человеку, насколько оскорбительны для меня его слова.

Он мог говорить что угодно о моем отце, а также о братьях и сестрах, однако упоминание матери и обстоятельств моего зачатия вызывало у меня тошноту.

Я ничего не знал о том, как именно Орион осуществил эксперимент, в результате которого я появился на свет. Я всегда гнал от себя подобные мысли. Мне было невыносимо представить даже на долю секунды, что предположения Хальфдана могут оказаться правдой.

– Смотри-ка, а ты, оказывается, способен на обычные человеческие эмоции, – насмешливо протянул молодой человек и прищурился. – Так значит, тебе не нравится слушать про свою мамочку, грязное чудовище?

Я стиснул зубы, изо всех сил стараясь контролировать себя и не поддаваться на гнусные провокации. Не хотелось доставлять Хальфдану такого удовольствия.

– Ты хоть понимаешь, насколько ужасны все твои деяния? В таком случае, возможно, мне стоит рассказать тебе о матери Сефизы, о ее семье? Ты схватил ее несчастных, ни в чем не повинных родителей вместе с прочими осужденными и подверг мучительной смерти на Дереве пыток!

Хальфдан дернул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову. Я не двигался и хранил молчание, изо всех сил пытаясь держать под контролем свои крылья.

– Ты это знал? – яростно прошипел Хальфдан. Потом повысил голос, явно выходя из себя: – Ты знал, что разрушил ее жизнь? Ты полностью уничтожил жизнь моей возлюбленной! Но тебе мало было лишить ее родителей, брата, части ее собственного тела, и ты похитил ее и несколько недель держал в своем проклятом Соборе! Что ты делал с ней там? Что тебе от нее было нужно? И почему в итоге ты пришел сюда вслед за ней? Проклятие, почему ты согласился освободить мою душу? Отвечай, Палач! Я хочу, чтобы ты сейчас же во всем признался! Понял?

Я отвел взгляд от его лица и стал смотреть в стену за спиной молодого человека, потому что понимал: если продолжу смотреть на него, он может прочесть в моих глазах боль и обиду.

Если до сего момента у меня еще оставались какие-то сомнения, теперь они окончательно испарились, сменившись горькой, обжигающей уверенностью.

Он сказал, что Сефиза принадлежит ему.

Не мне, а ему.

В этой жизни она никогда не была моей, ни на миг.

Ее почти-прощение, головокружительные поцелуи, ее произнесенные шепотом обещания – все это было ложью.

Все это привело меня сюда, в тюрьму, где я, вероятно, окончу свои дни после долгих и изощренных пыток.

Я мог бы смириться, если бы не испытывал это темное, ядовитое чувство ревности, этот горький, не исчезающий вкус на языке. В конце концов, что еще могут мне сделать эти люди после тех мучительных изменений, которые ежедневно претерпевал мой организм до сих пор?

– Ты у меня заговоришь, слышишь? – прорычал Хальфдан, снова меня встряхивая.

Неужели он действительно ждет, что я стану сотрудничать и дам ему ответы на интересующие его вопросы, если очевидно, что я от этого ровным счетом ничего не выиграю?

Я не понимал, что он хочет услышать. В любом случае я ни за что не признался бы Хальфдану, почему Сефиза так для меня важна. Я не собирался рассказывать ему, как эта девушка использовала нашу с ней связь, попеременно пуская в ход яростную искренность и коварный обман, настоящий гнев и фальшивую нежность, и в итоге совершенно меня запутала и привела прямиком в расставленную ловушку.

– По какой неведомой причине Сефиза так странно себя ведет с тех пор, как я пришел в себя? – спросил Хальфдан, растерянно моргая. – Почему она не хочет, чтобы тебе причиняли вред? Проклятие, да что ты с ней сделал?!

На этот раз я не сдержался и озадаченно сдвинул брови.

Однако хорошенько обдумать последние слова молодого человека я не успел. Хальфдан вдруг потерял терпение и, продолжая держать меня за волосы, вскинул свободную руку. Потом он ударил меня по лицу кулаком, и костяшки его пальцев с силой врезались мне