Карандаш надежды. Невыдуманная история о том, как простой человек может изменить мир - Адам Браун

Через минуту подошел сияющий Мэтт.

– Извини, что так долго. Не мог найти, где тут продают мороженое. Я что-то пропустил?

Той ночью я не мог уснуть. Я думал о том, что, может быть, Хоэль появился в моей жизни не просто так, и пришел к выводу, что этот человек как минимум может стать для меня своего рода наставником.

Если я появлюсь у него дома, мой приезд может изменить будущее его детей и внуков. Он видел во мне окно в большой мир: если его семья немного подучится языку, перед ними откроются более широкие перспективы, и, может быть, они смогут выбраться из крохотной деревеньки.

Хоэль напомнил мне об умершем дедушке Апу, заложившем фундамент всей моей семьи. Апу нашел в себе силы, чтобы пережить холокост, веру, чтобы найти мою бабушку, и мужество, чтобы покинуть родную страну и увезти семью в США, дав близким шанс на лучшую жизнь. В детстве, пока он был жив, я искал у него совета, а в молитвах обращался к нему и после его смерти – часто просил послать мне знак или вестника. И если был шанс, что Хоэль – именно такой вестник, надо было принять его предложение.

Годами я боролся с сильным чувством вины. Родившись, я как будто вытащил счастливый билет в лотерее жизни: у меня были любящая семья, крепкое здоровье, отличное образование. Но чем я что-то из этого заслужил? Почему мне при рождении были даны все эти блага, а столь многие появились на свет, чтобы страдать? Почему я родился в цветущем городе, а другие – в деревнях без электричества и водопровода, в терзаемых войнами странах? Мне не хотелось себе в этом признаваться, но я ощущал какой-то долг перед менее удачливыми людьми. Мне казалось, что я не сделал ничего, чтобы заработать счастливую судьбу, которой наслаждался.

При этом просьба Хоэля и его мечта дать образование своим детям, внукам и правнукам, обеспечить им лучшую долю напомнила мне, что мое собственное везение – результат долгих, напряженных, а часто и трагических лет. Я – плод мечты дедушки Апу. Все мои предки жертвовали собой ради того, чтобы я мог прожить жизнь, которой у них самих никогда не было. И взамен они не хотели от меня ничего, кроме понимания, для чего были все эти труды. Они мечтали, чтобы я передал дары, которые получил, дальше. Благодаря Хоэлю у меня появилась возможность выразить им свою признательность.

Мне подумалось, что, если внук Хоэля вырастет и будет чувствовать себя виноватым за принесенные ради него жертвы, для Хоэля, старавшегося с такими чистыми помыслами, это будет пощечиной. Мои собственные чувства вины и долга принижали тяжкий труд и устремления людей, живших до меня. Эта мысль была для меня серьезным психологическим сдвигом. Вместо обязательства я почувствовал желание отдать дань своим предшественникам. Я получил возможность почтить память дедушки Апу, подарив шанс другим.

Через шесть дней я вместе с местными гватемальскими семьями ехал в микроавтобусе в деревню Хоэля, подскакивая на ухабах грунтовой дороги. Двое фермеров улыбались мне, обнажая серебряные коронки. Слева от меня на коленях у матери плакал ребенок, справа крепко сжимал мачете старик. Друзья в Лас-Пирамидесе решили, что я спятил: если отправиться в одиночку в горы, оттуда можно и не вернуться. Но я доверял Хоэлю и знал, что мне нужно.

Как он и предупреждал, в Палестине не оказалось ни табличек с названиями улиц, ни номеров. Я спросил женщину, где живет Хоэль Пуак. Она махнула рукой вдоль длинной проселочной дороги.

– Тодо деречо, – сказала она. То есть прямо, никуда не сворачивая. Сосед показал мне дом Хоэля. Когда я вошел, меня познакомили с собаками и курами. По соседству, в доме, состоящем из одной комнаты, жил его отец. Старик был уже сгорбленным, но тем не менее крепко сжал мою руку сильными, похожими на когти пальцами и повел меня – первого американца в своей жизни – в дом, чтобы показать свое сокровище, реликвию. Он осторожно протер пыль с фотокарточки в рамке: черно-белая панорама Нью-Йорка с высоты птичьего полета. Ему ее подарил друг. Башни-близнецы рухнули шесть лет назад, но на снимке они, как и прежде, высились над городом.

Хоэль провел меня по дому: сломанный туалет, маленький холодильник. Потом он показал мне, где я буду спать. Кровать стояла у стены в совсем небольшой комнатке. Они с женой Аурелией спали на двуспальной кровати в той же комнате, но с другой стороны.

– Надо начинать, – отрывисто сказал Хоэль и поставил передо мной столик из красной пластмассы, на котором лежали Библия на английском языке и испанско-английский словарь и возвышался большой магнитофон. Потом он начал подробно рассказывать о том, что человеку нужна духовность. Он говорил о проблемах, стоящих перед Гватемалой, и об опасностях, подстерегающих в столице. Хоэль показал шрам на животе: его недавно пырнули ножом бродяги на рынке неподалеку. По его словам, это произошло у всех на глазах, но никто не стал вмешиваться.

Чтобы научить семью английскому, Хоэлю нужно было освоить правильное произношение, и он выбрал текст, который знал лучше всего: Библию. Мы начали с самого начала Книги притчей Соломоновых. Он попросил начитывать текст на старомодный магнитофон, чтобы потом по вечерам слушать запись моего голоса, вновь и вновь повторяя слова по-английски.

Три дня я, скрестив ноги, сидел на пыльном полу нашей общей спальни и читал в микрофон столько, сколько мог. Было очень тесно, в комнате царил полумрак, но детали были очень яркими: бирюзовые с желтым стены, украшенные изображениями мультгероев, вырезки из старых календарей, журнальные фотографии отдаленных мест. Каждый день после обеда мы с Хоэлем проверяли, чтобы кассеты проигрывались. Слушая свой голос на потрескивающем старом магнитофоне, я не мог сдержать улыбку. Ирония судьбы: еврей в Палестине читает вслух христианскую Библию.

У Хоэля был маленький телевизор, и вечерами мы смотрели фильмы. Был март, но однажды почему-то показали рождественскую комедию «Эльф». Кино было ужасно смешное и по-испански, но Хоэль не забывал об английских субтитрах. После фильма он слушал сделанные за день записи. Наушники были ему велики, и я слышал, как он шепотом повторяет каждое слово, которое моим голосом звучит у него в ушах. У меня по спине бежали мурашки. Однажды, заметив, что я улыбаюсь, Хоэль улыбнулся в ответ и сказал:

– Мне не нужны подачки. Я хочу научиться сам, чтобы, когда ты уедешь, научить своих детей и других жителей деревни.

У меня всегда было смутное представление, что благотворительность – это когда что-то даешь бедным. В западной культуре принято считать, что те, у кого много денег и ресурсов, должны делиться своим достатком с теми, кому досталось меньше. Я воспринимал благотворительность как простую сделку, улицу с односторонним движением.

Хоэль показал, что мои суждения о сути благотворительности ошибочны. Если просто дать что-то бедняку, мы окажем ему медвежью услугу, создадим жестокий круг зависимости. Через три дня, проведенных с Хоэлем в далеком селении, я был уверен, что теперь у него есть инструменты для самообразования. Слушая каждый вечер свой магнитофон, он научится говорить на новом языке. Что еще важнее, он сможет долгие годы делиться своими умениями с семьей, не нуждаясь в посторонней помощи.