Вам хорошо, прекрасная маркиза? - Алина Кускова

Давыдова удивленно посмотрела на него, но промолчала.

– К-хе, к-хе, – сказала я. – Извините, но нас не представили друг другу.

– Неужели? – снова удивилась Давыдова.

Да, ее день сегодня полон сюрпризов, мстительно подумала я. Нет, все-таки обидно, когда о знакомстве с тобой не помнят.

– Вы Екатерина Давыдова, я знаю. Артур о вас говорил.

Ее глаза выражали такую рассеянность, что я решила, дамочка сидит на наркоте или пригоршнями глотает успокоительное. Еще бы! Я ее понимала. Приехал пасынок и заявил свои права на такой домище. Я б, наверное, тоже расстроилась.

– А вы Иван Сергеевич Заславский…

Заславский собирался соврать, но эта информация приперла его к стенке.

– Да, – гордо заявил он. – Я отец этой юной леди! И еще я маркиз!

– Кто?

Да-да, сегодня был явно не ее день.

– Маркиз, – менее уверенно заявил Заславский, поправляя бабочку на воротничке белой сорочки. – И брюки превращаются, – ляпнул он не к месту, чтобы разрядить обстановку, – в элегантные шорты!

Реплика из фильма «Бриллиантовая рука».

И даже положенную паузу выдержал. Смешно получилось, но отчего-то улыбнулась только я.

– Давыдова Фаина Борисовна, – бросила хозяйка нам небрежно и чинно уселась за стол напротив нас.

– Весьма приятно познакомиться, – сказал мой «папочка» и потянулся за салатом.

– А где же… – начала я и замолчала.

Хотела поинтересоваться, где же Давыдов, но вовремя поняла, что вопрос глупый. Если я его жена, то должна об этом знать.

– Да, – схватила самую суть Фаина Борисовна, – где же наши мужчины?

Наши мужчины?! Так их еще несколько?!

Теперь сюрпризы сыпались на меня.

– Поразительно, поразительно, – прожевав, воскликнул Заславский. – У вас, Фаина Борисовна, золотые руки! Приготовить такую изысканную фаршированную щуку может далеко не каждый!

– Я и не могу, – повела она плечиком. – Это Луша приготовила, моя помощница по хозяйству.

Ага! Прислуга все-таки была. Барыня она и есть барыня! Рабовладелица.

– Хорошо готовит ваша Луша, – кивнул Заславский. – А можно ее арендовать на время нашего пребывания в вашем поместье?

– Разумеется, – как-то недовольно, словно у нее отнимали последнюю сорочку, сказала Фаина. – Вам она тоже будет готовить, больше все равно некому.

– Отчего же, я умею жарить яичницу…

Фаина окатила меня потоком презрения. Нет, определенно она Давыдову врагиня.

Да где же он?!

Фаину, казалось, больше ничего не волновало, она растерянно водила вилкой по пустой тарелке и смотрела в окно. Ждала почтового голубя, что ли?

Вместо него в дверь влетели двое.

– Давыдов! – радостно прокричала я, видя своего работодателя.

Заславский испуганно пнул меня под столом ногой. Ну, конечно, я же должна быть немой, глухой и слабовидящей. А бросать меня на растерзание этой молчаливой и отстраненной от мира нормальных людей фурии разве честно?!

Давыдов недовольно покосился на меня, прошел и сел рядом. Выглядел он сногсшибательно! Но, вероятно, просто вечерний электрический свет слишком выгодно освещал его мужественное лицо.

– Извините, господа, – сказал он, глядя на Фаину. – Мы со Степаном Терентьевичем задержались, знакомясь.

Только тут я заметила второго мужчину. Вот ему уж точно можно было дать под шестьдесят. Невысокий, склонный к полноте, с поблескивающей лысиной, он мало походил на кавалера хозяйки дома. Тем не менее, судя по всему, им и был.

– Степан Терентьевич Дуло, – толстяк протянул руку Заславскому.

Тот привстал, пожимая ее.

– Степан Терентьевич Дуло, – и мне протянул ладонь.

Я пожала кончики его пухлых пальцев. Не стала говорить, что по правилам этикета девушка первая протягивает руку для приветствия. Еще подумает, что я спесивая.

Следующей на очереди была хозяйка дома. Ей Степан Терентьевич галантно поцеловал ручку. Она восприняла это как должное. Он уселся рядом с ней и принялся наполнять свою тарелку.

– Значит, – пробормотал Давыдов, глядя на Дуло, – это ваш, Фаина Борисовна, жених?

– Кто?! – обомлела я.

Честно говоря, в моем представлении женихи выглядели гораздо моложе и привлекательнее. Конечно, нужно было делать скидку на возраст невесты, но она так безупречно выглядела, что сомнения в равенстве пары все же закрадывались.

– Да, – тихо сказала Фаина. – А что тебя удивляет?

– Годовщина смерти уже прошла, – нагло заявил Дуло и вытер рот салфеткой.

Б-р-р-р, не хотела бы я себе такого жениха. Ни за какие поместья на свете.

– Траур закончился…

– Настоящая любовь носит траур в душе всю жизнь! – громогласно изрек Заславский и тут же процитировал героя Булгакова из «Ивана Васильевича»: – Меня царицей соблазняли, но я не поддался!

Я хихикнула. Поздно вспомнила, что должна быть безучастной рабой на этом празднике жизни. Давыдов страдальчески поднял свои серые глаза к потолку. Хорошее настроение мигом улетучилось, я вспомнила про штрафные санкции.

– Мы поженимся осенью, – резко сказала Фаина.

Мне сразу как-то не поверилось про большую и чистую любовь.

– Разумеется, это твое право, – пожал плечами Давыдов и постарался казаться равнодушным.

Но меня-то он обмануть не мог! Я видела, что он удивлен. А, собственно, чему? Одинокая немолодая, но хорошо сохранившаяся дама собиралась связать свою жизнь с немолодым одиноким мужчиной сомнительной наружности. Что в этом такого удивительного? Нельзя же всю жизнь страдать по одному человеку. Хотя… Как сказать, я б по Давыдову всю жизнь страдала. Или нет? Вот и я засомневалась.

– Вот и встретились два одиночества, – затянул Заславский, потянувшийся к бокалу.

Песня. Какая, не помню. Вроде ее раньше пел актер Кикабидзе.

– А не выпить ли нам, друзья, за знакомство?!

– И правильно, – поддержал его Степан Терентьевич. – А не выпить ли нам?!

И с сомнением уставился на Фаину. Та на своего жениха даже не посмотрела. Тогда он расхрабрился и на правах будущего хозяина налил всем вина. Честно говоря, я не понимала ничего в их отношениях. Мало понимал и Давыдов, пристально разглядывающий поочередно мачеху с ее протеже.

– Все в порядке, Агнесс? – поинтересовался Заславский, встревоженно глядя на мой полный бокал.

– Агнесс? – уловила его слова Фаина. – Разве не Екатерина?

Ага, значит, она все слышала, просто делала вид, что далека от всего, как горизонт – от любопытного наблюдателя.