Лорд в серой шинели - Александр Конторович

– А относительно воды такой пословицы нет?

Закончив ржать, отсылаю людей выполнять приказание.

Спать – хорошо!

Особенно когда ничего не висит над душой и некуда спешить. Тогда и сон, что говорится, – в руку, и встаешь отдохнувший и довольный. А вот когда спишь просто от безысходности, дабы чувство голода и жажды заглушить... сон какой-то неправильный получается. Нет, в принципе, я мог встать и пойти сожрать чего-нибудь, да и воды глотнуть – никто бы и слова не сказал. Лорд я – или где? Но вот выглядеть по-свински в глазах окружающих... такая перспектива меня не радовала. И хотя я понимаю, что тут отношение к вышестоящему гораздо серьезнее, чем у нас, – ничего с собой поделать не могу. Назвать это чувство совестью? Не уверен, что это именно она. Да и неохота мне сейчас влезать во все эти тонкости. Лучше спать, хотя и сна-то уже ни в одном глазу нет. Ну, хоть поваляюсь...

Однако и этого мне сделать не дали. Когда в коридоре заскрипел паркет под чьими-то сапогами, я даже с некоторым облегчением приоткрыл глаза.

И ничуть не удивился визиту дежурного Кота.

– Что там у нас?

Понятное дело – он не так просто пришел. Знает, что лорд спит, и будить его, мягко говоря, не комильфо. Но – пришел. Значит – причина есть, и серьезная.

Нервным движением он поправляет перевязь с мечом.

– Там... там Мирна пришла...

Еще гуляло по спальне эхо от моего возмущенного крика, а я уже летел вниз, на ходу перепрыгивая через несколько ступенек.

Кой черт ее сюда приволок?! Зачем?! День еще выждать – и вышли бы мы все! Тогда и повидались бы. Хотя, честно скажу, тосковал я по ней очень!

У самой двери на улицу меня перехватывает постовой Кот:

– Нельзя на улицу!

– Пусти!

Но он непоколебим, вцепился в косяки – рук не отодрать. Пока мы, сопя, возимся около нее, сверху горохом ссыпаются остальные Коты. Меня хватают за руки и оттаскивают в сторону.

Взъерошенный Лексли пробивается сквозь толпу.

– Ты сошел с ума?

– Но там Мирна!

– Там не только она! – И меня волокут к окну.

Уже смеркается, и заходящее солнце отбрасывает на площадь изломанные тени от крыш домов и труб на этих крышах. Но видно все достаточно хорошо.

В первом ряду толпы стоит стройная шеренга окольчуженных солдат. Глухие щиты-павезы, надвинутые шлемы и острия пик, торчащие из-за щитов. Заходящее солнце окрашивает их в красный цвет. Над спинами первой шеренги поднимаются арбалеты. Много, не менее полусотни. На заднем плане видны горожане. На лицах, насколько я могу отсюда рассмотреть, написаны смущение и растерянность.

– Кто это?

– Не знаю. Но это явно не городское ополчение. Они пришли еще три часа назад. Но в первые ряды не лезли, чего-то ждали. Стоят вот так уже минут двадцать. Толпу оттеснили и в первые ряды не пускают.

– Это только здесь так?

– Везде – то же самое. Они чего-то ждут... Просто здесь площадь относительно широкая, оттого их тут и больше, чем в других местах. Все-таки вероятность нашего прорыва тут выше, чем где-то еще. Там переулки узкие, десяток-другой перекроет их без проблем. А если еще и стрелков добавить – вообще ловить нечего.

Еще раз выглядываю в окно – где же Мирна?

Вот и она.

Перед шеренгой, метрах в тридцати от нее. На земле рядом с ней наклонилась набок тяжелая по внешнему виду корзина. От дома ее отделяют те же тридцать метров.

– Давно она тут?

– Совсем недавно, только вышла.

– И солдаты ее пропустили?

На меня с удивлением уставилось несколько пар глаз.

В чем дело?

– Никто, ни король, ни епископ не может остановить своим приказом целителя, идущего к больному или раненому, – разводит руками Таген. – И ни один солдат не выполнит такого приказа, если он его получит.

Я чего-то не знаю?

– Почему?

– Если этот человек умрет, то любой сможет сказать солдату – ты не пропустил целителя и оттого смерть больного на твоей совести. Это тяжкий грех – препятствовать исцелению. Никакое покаяние не снимет его. Причем это касается также и лица, отдавшего приказ. Если родственники умершего его ранят или даже убьют – это их право. Суда не будет.

Однако!

– И... часто так бывает?

– За последние сто лет такого случая не было.

– Почему же тогда Мирна не входит в дом?

– Мы, вернее, ты – можешь ее не впустить. Тогда – грех воспрепятствия исцелению на тебе. Но и назад она уже не уйдет. Выйдя за линию солдат, она почти что умерла для всех остальных. Вернуться назад она может только вместе с нами.

– Или?

– Или не вернется совсем. Если она повернет назад – ее убьют арбалетчики.

– Откройте мне дверь!

Вместо ответа Лексли показывает мне на две группы стрелков.

– Смотри, они держат на прицеле двери и окна. Явно ждут того, кто выйдет из дому.

– Хочешь сказать, что они ждут меня?

– А откуда тут вообще взялись эти солдаты? Да еще в таком количестве? Только на первый взгляд их здесь не менее пятисот человек! Наверняка это еще не все, кто-то сидит на крышах и у окон.

Взгляд на Мирну. Губа у нее закушена – да она еле на ногах стоит!

Подтаскиваю Кота к окну.

– Как долго она еще там простоит?

Он смущенно отводит глаза.

– Ну... она девушка крепкая...

– И простоит там до нашего выхода? А ты уверен в том, что это вообще произойдет?

Лексли молчит.

– Где шкура этого... ну, что не пробивается стрелами?

Кивок головы – и кто-то затопал сапогами.

– Кольчугу надень... и поддоспешник, стрелы бьют больно, даже и через шкуру. Синяки будут все равно.

Оптимист! Синяки... да полсотни арбалетчиков меня просто сметут залпом, я и выйти не успею! А уж упавшего если и не убьют сразу, то просто забьют болтами насмерть!

За каким же рожном я тогда прусь?

Если честно, то некий расчет у меня имелся.

Солдаты эти не из воздуха возникли, они наверняка были где-то рядом. Подстраховка отравителя? Отчего бы и нет?

Но в атаку они не двинулись и дом пока еще не зажгли... Отчего же? Ведь еще день, максимум два – и мы выйдем. Так? Это если с нашей точки зрения судить. А всей информации они не знают... Знает поп, но он тоже высказался как-то округло... неконкретно. А, кстати говоря, почему? Он и подробнее рассказать мог. Но не рассказал. Ох, чует мое сердце, что это «жу-жу» неспроста... Что-то поп знает... И зачем он так рвался на аудиенцию? Хотел поговорить? А может, рассказать? Эх, кабы знать!