Курение мака - Грэм Джойс

От рассказов Деккера мне уже мерещилась всякая чертовщина.

Я ничего не ждал от поездки в Таиланд. Мне трудно переносить жару. В прошлом я несколько раз ездил на отпуск с Шейлой и детьми в Испанию и там постоянно искал тень. И еще я совсем не в восторге от экзотической еды, и на меня плохо действует пища, обильно приправленная пряностями. Даже не слишком острый соус карри в местном ресторанчике «Тадж-Махал» приводит к тому, что у меня на лбу выступает сыпь; к тому же я как-то случайно прочитал, что «цыпленок на углях» столь же мало может служить образчиком индийской кухни, как, скажем, маринованный угорь.

Попытка почитать Бодлера вызвала у меня легкую дурноту. Я читал его стихи в переводе, но по какой-то причине переводчики всегда оказывались слишком ленивыми, чтобы переводить названия. Нелепость какая-то, ведь заглавия, как правило, легко переводятся. Например, LesFleursduMalозначает «Цветы зла», a Voyage a Cythere– «Путешествие на Киферу»[16]. Мне и то понятно, а я даже не говорю по-французски. Так отчего же им было не перевести все как есть по-человечески?

Бодлер, насколько я мог судить, принимал опиум в огромных количествах и гашиш тоже; и то, что я прочел у него, оказалось намного полезнее, чем книжки Китса и Кольриджа.

Бодлер рассуждал о сходстве и различии между опиумом и гашишем. Это было уже ближе к тем сведениям, которые я искал. И тот и другой наркотик, писал он, лишает вас воли и приковывает внимание к ничтожным пустякам до такой степени, что вы не можете оторвать от них взгляд. Но он также утверждал, что гашиш намного сильнее и обладает более разрушительным действием, чем опиум. Это меня удивило. Ведь я считал, что гашиш – наркотик типичных хиппи. А по словам Бодлера, выходило, что гашиш – это воплощенная ярость, сметающая на своем пути всякое сопротивление, тогда как опиум – нежный соблазнитель.

Это я мог понять. Я понимал, как тянуло Чарли к этому нежному соблазнителю. И как манил он таких же юных, как она, девиц, только что окончивших университет и чистых, как утренняя роса. Почувствовав, что в глазах покалывает от подступающих слез, я был вынужден отложить книгу и откупорить бутылку виски, чтобы прийти в себя.

Я пустил воду в ванну и, пока она наполнялась, подогрел на плите немного молока, сварил какао – трезветь-то надо было – и подумал, что, пожалуй, дам этому Бодлеру еще шанс, и, хотя слова просто плыли на странице, прочел:

Как называется, спросил я, остров мрачный?

Кифера, был ответ, известный в песнях край.

Седых проказников игриво-пошлый рай.

А впрочем, островок достаточно невзрачный.

Тут я отключился на мгновение, лежа в ванной, книга выскользнула из рук, и мне пришлось вылавливать ее из-под мыльной пены. Развернув книгу веером, я разложил ее на кранах, чтобы просушить, и поймал себя на том, что опять думаю о Чарли и что каким-то образом к мыслям о Чарли теперь примешался образ мрачной Киферы.

Я ждал, что Люси вернется к полуночи. Пришла она лишь около часа, хотя, надо сказать, у меня не было никаких замечаний на этот счет, а вот в целом моя попытка почувствовать себя в роли няни не удалась.

В восемь вечера, когда я пришел на дежурство, Жонкиль[17](не в моих правилах отпускать замечания по поводу имен, которыми награждают детей их родители) уже была уложена в кровать и крепко спала. Я провел большую часть вечера, переключая каналы телевизора и не находя ничего занимательного. Как это ни печально, масса народа проводит вечер именно так. А что, если все это экранное мерцание, подумал я, преобразуется в мозгу в импульсы, ну вот как от опиума, и моделирует поведение зрителя, заставляя его снова и снова бессмысленно нажимать на кнопки пульта? Это, конечно, шутка.

Раз пять я поднимался в детскую проведать Жонкиль, посмотреть, как она спит в своей кроватке. Стыдно признаться, но я не особенно старался соблюдать тишину: довольно громко топал и пару раз даже хлопнул дверью. Надеялся, а вдруг она проснется и заплачет, и тогда бы у меня появился повод взять ее на руки, успокоить, поменять подгузник, унести с собой вниз. Смешно даже. Когда Чарли и Фил были маленькими, мы обычно ходили вокруг них на цыпочках, лишь бы они проспали еще полчаса и мы хоть что-нибудь успели бы сделать.

– Жонкиль слегка простужена, – предупредила меня Люси. – Если она проснется, можете дать ей немного «Калпола». Я оставила его на полке в холле.

«Калпол» – универсальное детское лекарство от всех болезней. Когда Чарли и Фил были детьми, мы закупали это снадобье литрами и поили детей всякий раз, когда им нездоровилось и они не могли заснуть. Сейчас, глядя на Жонкиль, я нарочно поскрипел половицей, но она так крепко спала, что и не шелохнулась. Под носом у нее висела засохшая крошечная зеленая козявка, похожая на восковую капельку. Я вспомнил, как у Чарли вечно текло из носа; и еще мои мысли вернулись к тому времени, когда Чарли первый раз приехала домой на каникулы из Оксфорда.

– Ты только не ляпни чего-нибудь ненароком, – прошептала Шейла, сваливая мои инструменты в кучу под висящими в холле куртками. Дело было вечером, и я только что пришел с работы. – Она проколола себе сережку в нос.

– Чего?

Шейла постучала ногтем по ноздре:

– Сережку с крошечным изумрудиком, вот здесь. Мне кажется, выглядит довольно мило. Не говори только ничего.

Я прошел в гостиную, где Чарли, развалясь на диване, смотрела телевизор.

– Привет, пап!

Ничего не сказав, я не мог отвести взгляда от крошечного зеленого камушка в ее левой ноздре. Он меня словно загипнотизировал. Немного погодя Чарли, по-видимому, заметила мой пристальный взгляд и мельком улыбнулась мне, а потом снова отвернулась к телевизору, спросив, однако:

– У тебя все в порядке?

– У меня в порядке, – ответил я.

Возможно, мне не следовало так демонстративно пялиться на ее серьгу. Но по-моему, она выглядела точь-в-точь как окатыш сухих соплей. Вот так. Первые пять лет вы вытираете у своих детей под носом, пока они не овладеют необходимыми навыками, чтобы управляться со своими сопливыми носами самостоятельно. Но за пять лет у вас уже выработался рефлекс. Затем проходит еще лет десять, и ваша малышка приезжает домой из прославленного Оксфорда с изумрудным катышком в носу. Ну и тебе, конечно, хочется сразу его подтереть. Я понимаю, насколько невразумительно звучат мои рассуждения, но в те минуты я чувствовал именно так.

– На что ты смотришь, пап?