Невеста оборотня - Альфред Билл

— Если бы только у нас был волкодав, мосье, — сокрушался мой дядя, — мы смогли бы по крайней мере узнать направление, в котором эта тварь ушла отсюда, Даже сейчас меня начинает разбирать смех, когда я вспоминаю эти слова дяди и думаю о той роли, которую сыграл волкодав мосье в наших поисках этого таинственного монстра. Мне было трудно удержаться от хохота, и когда мы нашли обоих ночных караульных с их алебардами, фонарями и трещотками, укрывшимися под маленьким портиком городской ратуши.

Они находились в состоянии «заслуженного отдыха в промежутках между кругами ночного дозора», объяснил позднее Джек Данкад, Только они и новоприбывший французский джентльмен, прошедший неподалеку примерно час назад, находились в это время на улицах городка. И стражники не заметили даже кошки, не говоря уже о волке. Дядя холодно, не проронив ни единого слова, выслушал их, а затем приказал им следовать за нами. Мы продолжили патрулирование улиц городка, но так и не смогли обнаружить следов зверя. Даже собаки молчали, очевидно, из-за отсутствия запаха, оставляемого зверем на своих следах, хотя в такую морозную ночь они должны были почуять его издалека. Холодный северный ветер, когда мы шли мимо кладбища, задул резко и порывисто, и обнаженные ветви вязов пронзительно застонали над нашими головами. Только звук наших шагов гулко раздавался на пустынных ночных улочках городка, пока мы не столкнулись с мосье де Сен-Лаупом, спускающимся по улице, уходящей к дому старого Пита Армиджа, помахивающего, словно тростью для прогулок, вложенной в ножны шпагой и соразмеряющего свои шаги с тактом уходящих минут. Замечание м-ра Сэквила о возможной встрече с искателями сокровищ старого Пита, объяснил нам француз, возбудила его любопытство, и он отправился в заброшенный сад с надеждой встретить кого-либо из них. Впрочем, в ночном саду все было тихо и спокойно. Когда дядя рассказал де Сен-Лаупу о спасении м-ра Сэквила, жизнь которого сегодня ночью висела на волоске, француз кивнул головой, давая понять, что понял цель нашего ночного похода, и спокойно, как смелый и отважный мужчина, пожал плечами, пропуская мимо ушей весть о том, что и он недавно подвергался грозной опасности. Он не заметил следов присутствия преследуемого нами зверя, но с удовольствием готов поступить под дядино начало для продолжения поиска хищника.

Было уже почти утро, когда мы проводили француза и священника до дверей их домов, и с верхних ступеней своего крыльца я видел, как дядя и Барри, с трудом ступая, отправились к своим постелям. Мои ноги болели от усталости, но заснуть я не мог. Из темноты комнаты на меня пристально смотрели глаза оскорбленной моим поведением Фелиции, те глаза, какими я их запомнил в тот самый момент, когда пастор Сэквил ворвался с улицы в холл дядиного дома. Еще более ужасным было воспоминание о ее снисходительной иронической усмешке, с какой девушка выслушивала мои насмешки над ее благосклонным вниманием к французу, которого он был удостоен несколькими минутами перед этим. Весь тот день я говорил себе, что с радостью готов умереть за эту девушку, а на поверку моя любовь оказалась такой слабой, что не выдержала даже случайного испытания дружбой. И в тот момент я выглядел негодяем, или, хуже того, дураком. Пусть я был беден, но у меня был свой дом; моя работа давала мне средства держать слугу и одеваться настолько хорошо, насколько того требовало мое общественное положение; я мог рассчитывать на продвижение по службе настолько успешное, насколько я заслуживал того перед дядей; и Фелиция, завоюй я ее любовь, с радостью разделила бы со мной те небольшие житейские удобства, какие я смог бы ей предложить. В этом я был уверен. А я пренебрег этой возможностью и повел себя подобно отчаявшемуся изгою только потому, что девушка была учтива и любезна с гостем нашего дяди и сдержанно отнеслась к моему предложению позволить мне быть ее поклонником!

Конечно, я был убежден, что наши отношения с Фелицией погибли навсегда. Все кончено в 22 года! Но перед тем как забыться во сне, я нашел оправдание своему поражению в последнем аргументе сознания — в благородном самоотречении. Мой дядя знал не хуже меня, что Фелиция достойна стать женой мужчины самого высокого общественного положения. Следовательно, вправе ли был я становиться препятствием для ее брака с богатым человеком, знатность которого могла бы подарить ей то положение в свете, которого она достойна?

Поэтому, когда эсквайр Киллиан навестил меня утром следующего дня, я, заканчивая свой поздний завтрак, находился в отнюдь не самом гостеприимном состоянии духа. Янки до мозга костей, эсквайр пользовался среди жителей Нью-Дортрехта репутацией активного и пристрастного защитника прав первых поселенцев — немцев и англичан, — на которые посягал тот поток практичных, жестоких и энергичных авантюристов, которые хлынули в страну через Беркшир после французской революции и уже успели занять в ней господствующее положение благодаря своей куда большей активности и предприимчивости. Честность, ум и мягкий юмор эсквайра Киллиана привлекли к нему и сделали его друзьями моего дядю и пастора Сэквила; и естественно, что и остальные жители нашего городка последовали их примеру. Худой, аскетичный, до аффектации склонный к нравоучительности, он казался таким смешным и нелепым для тех, кто был слишком изощрен в житейских мелочах и в то же время достаточно невежествен, чтобы не понимать, насколько важны для успеха личных дел жителя небольшого городка услуги хорошего адвоката. Поэтому с тех пор, как я вернулся из прерванного путешествия по Европе, его скучные и серьезные познания, претендующие на особую значимость, вызывали во мне легкое презрение. И я не предполагал, что эсквайр Киллиан догадывается об этих моих чувствах, пока не уловил острые и язвительные нотки в его голосе, когда он принес мне свои извинения за прерванный его появлением завтрак и вообще за то беспокойство, которое причиняет людям его деятельность провинциального адвоката.

Я был достаточно молод, чтобы, сделав это открытие, сохранить приличествующее случаю выражение лица, а также поспешить сделать то, что должен был сделать, то есть попросить Джуди Хоскинс принести еще один стул и подать горячих пирожков и свежего шоколада. Ко всему прочему я испытывал сильное любопытство, стремясь понять, в чьи дела я оказался замешан, если адвокат посещает меня в столь ранний час. Эсквайр тем временем ел и пил, обмениваясь со мной короткими фразами, пока моя экономка не покинула комнату, оставив нас наедине с адвокатом. После этого, вытерев губы тыльной стороной костлявой руки, он сказал.

— Старый Армидж был вашим другом, не так ли? Я имею в виду, что если бы он мог позволить себе сказать, что имеет друзей, вы оказались бы единственным.

— Ну, если вы ставите вопрос таким образом, — согласился я.

— Мне ни разу не показалось, что он забыл ту маленькую услугу, которую вы оказали ему несколько лет назад. Вам не следует удивляться моим словам. Дело в том, что мне случилось быть свидетелем вашего поступка, и я никогда не забываю того, что видел.

— Если он и запомнил тот случай, то все равно никогда не упоминал о нем, — ответил я адвокату. — Но, по крайней мере, когда мы встречались с ним на улице, он всегда разговаривал со мной, и без тех проклятий и ругательств, которых всегда бывало предостаточно, когда он общался с другими, — улыбаясь, ответил я.