Ледяной рыбак - Тата Олейник

Он с силой вонзил меч мне в живот и улыбнулся, прокручивая. Я задохнулся от боли и упал навзничь. По золотому небу плыли голубые облака. А потом настала мгла.

Глава 5

«Вас убил игрок Мэхьюр. Вы потеряли 5 грошей. Вы потеряли ржавый нож. Вы воскреснете через 29 мин 55 сек»

Я висел, переливаясь прозрачной синевой, в двадцати сантиметрах над землей в центре маленького кладбища. Отсюда открывался прекрасный вид на сержанта Соплежуя, сидящего на надгробье и ковыряющегося в ухе. Мне уже удалось пролететь и сквозь сержанта, и сквозь надгробье и даже сквозь что-то типа маленькой часовни в дальнем углу — а вот кладбищенский заборчик был непреодолимой преградой, нечего призракам вне кладбища болтаться.

Переполнявшие чувства требовали немедленного выхода, поэтому я попытался пнуть сержанта и полюбовался тем, как моя нога торчит из его головы.

Сейчас я был совершенно согласен с работниками международной ювенальной юстиции — Альтраум нужно запретить. Ужасная игра! Порочная и недопустимая! Почему первый встречный может сделать мне по-настоящему больно, унизить, отнять полчаса моего личного времени, забрать деньги и вещи?! Это просто нечестно!

Если в реальности просто ударить прохожего — то тебя заберут в полицию, а тут можно причинить человеку такую боль — мимоходом, ни за что! — и остаться безнаказанным. Да все садисты мира, наверное, собрались в этой отвратительной игрушке! Уроды и сволочи! Стояли и ржали, глядя, как я корчусь!

Зато тут сразу видна истинная суть сволочей. И если тут много таких, как этот Мэхьюр, то у меня плохие новости для человечества. Значит, мы все еще жестокие, злые обезьяны, которых только палка удерживает от желания мучить и гадить.

Какое-то время я придумывал изощренные способы мести. Потом долго жалел себя. И свой нож. Пусть я пока толком не могу им пользоваться — но это мое единственное оружие, и я не знаю, как раздобыть другое — вряд ли сержант любезно выдаст мне еще один ножик. У торговцев такое же дрянное оружие стоило по 50 серебра — деньги для меня с мои нулем грошей в кошельке недоступные. Как тут зарабатывать — непонятно. Даже если дождаться когда в игру войдут родители и попросить перевести мне на счет долларов десять, то где я их поменяю на игровые монеты: биржи и аукциона тут нет, а добраться до большого города с моим уровнем и параметрами будет сложно, меня же любая мышь загрызет. Как-то жадюги из Lesto не продумали этот момент… хотя… можно же с аккаунта в сети деньги на биржу кинуть! Выходишь из капсулы, заходишь на сайт, продаешь валюту — и получаешь монеты почтой. Точно! Только мне-то из капсулы не выйти… нужно объяснить родителям как это сделать. Понятно тогда, почему тут торговцы палатки ставят — даже у нуба нулевого уровня могут звенеть монетки в кармане. То есть, на шее.

А как я родителям напишу, если у меня денег на почту не будет?! Просить милостыню у игроков?

Ладно, со всем разберусь, когда воскресну.

Ждать воскрешения было скучно, поэтому я облетел все кладбище, еще раз внимательно изучил часовню, потом попытался пролететь сквозь землю и поисследовать могилы. Мало ли, вдруг там покоится король древности с легендарным мечом в костяных руках и с мешком золотых монет в изголовье.

Под землю проникать мой призрак мог, но неглубоко, только голова пролезала, и видно там ничего не было — сплошная темнота. Наверное, королей древности закапывали глубже.

Попробовал покричать сержанту «вольно!», «смирр-рно!», и «на могилах не сидеть!», но из призрачных губ вырывались лишь горестные вздохи, которые я и сам почти не слышал, а уж сержант — и подавно.

И, кстати о садистах, тот, кто придумал такие долгие сроки воскрешения — тоже наверняка садист. Какой в этом смысл? Ладно, я все равно закапсулирован, а те, кто из центров играют и платят деньги за часы — им-то каково без дела висеть на кладбище? Будь я главой корпорации Lesto — я бы все иначе сделал. Пять минут — нормальный срок воскрешения. А еще лучше — две.

Последние минуты призрачного заключения я провел, летая по кругу вдоль ограды и оглашая окрестности тишайшими вздохами. Других развлечений не было.

Воскрес, шмякнувшись на траву, с единицей жизни и был приведен в чувство сержантом Соплежуем, который на этот раз излечил меня отеческим подзатыльником.

— А разве можно игроков, рекрутов, то есть, безнаказанно убивать? — спросил я.

— Убийство портит карму, — наставительно сообщил сержант и осуждающе покачал головой, словно я признался ему в страстном желании перерезать всю округу.

— А где эту карму можно посмотреть?

— С пятого уровня твоя откроется, а чтобы карму других видеть — нужно острой наблюдательностью обладать. Но там все просто — за дурные дела карма темнеет, за добрые — светлеют. Убьешь человека со светлой кармой — испортишь свою, проучишь злодея с темной — еще больше света в свою душу прольешь.

— А если мобов… злых зверей, то есть, вырезать?

— Сие есть однозначно благое деяние, как говаривал наш полковой жрец.

В общем, ясно. Небось у этого Мэхьюра и пятого уровня еще нет — и прирезал он меня совершенно без последствий. А если и с последствиями, то потом волками забитыми мою кровь отмоет, станет чистым ангелом. Обидно.

— Странно, что в форте рекруты друг друга не режут, как овец, сообщил я сержанту. — Раз кармы еще нет — все позволено, детишки, считай, невинные.

— В форте за нападение — сразу накажем. А вот в лесу иногда да, такое творится, что за калитку не выйдешь — всюду скелеты под ногами хрустят. Ну, да вы, попрыгунчики, быстро оживаете, вам сдохнуть — что помочиться.

— Попрыгунчики? Это вы игроков так называете?

— Потому что прыгаете с кладбища на кладбище и мрете, как мухи. Вы нас — неписями, а мы вас — попрыгунчиками.

— Сержант, а вы знаете, что такое «непись»?

— Гадость какая-нибудь, — флегматично ответил сержант.

— «Неигровой персонаж».

— Ну, я и говорю. Все вам игрушечки.

Я побрел к казармам и по пути столкнулся с Валехой Читером. Отвернулся и прошел мимо, но он остановился и догнал меня.

— Слушай, Ним, я твой нож у Маха забрал, возьми.

Хотелось, конечно, гордо отвергнуть подачку и удалиться, но в моем положении гордость была непозволительна, ржавая железка заняла свое место в мешке.

— Мах, конечно, погорячился, но и ты пойми — тут за крысятничество на чужих