Преступления страсти. Жажда власти - Елена Арсеньева

На всякий случай Борис решил следить за молодой царицей. Конечно, сие было легче сказать, чем сделать, но Годунов знал, что человек, который хочет пробиться к власти, должен иметь глаза и уши во всех закоулках дворца.

«Глаза и уши» Годунова звались Ефимкой Поляковым. Этот маленький, сгорбленный человечек мог становиться незримым и беззвучным, он умел подслушать, казалось, даже мысли человека, не то что его поступки обнаружить. И вот однажды Ефимка Поляков, от волнения горбясь сильнее обычного, путаясь в словах и задыхаясь, нашептал Борису, что царевич Иван хаживает в покои государыни. Да не просто так хаживает – он слюбился с молодой государыней! Ефимка-де сам видел, что лежали они в одной постели и занимались блудодейством.

Годунов заставил верного соглядатая поклясться пред иконою, что не лжет. И пока Ефимка бился лбом об пол, бормоча: «Да развались моя утроба на тысячу частей, да лопни мои глаза, ежели лгу!» – Борис вспомнил, каким странным взглядом следил Иван за красавицей-невестой на отцовой свадьбе. Вот те на! А он-то решил, будто царевич возненавидел молодую мачеху! Получается, совсем наоборот!

Но тотчас Борис усмехнулся. Только дурак может подумать, что Иван вступил в связь с царицею по неодолимой любви. Он уже сменил трех жен и бог весть сколько «сударушек», как говорят в народе. Скорее всего, он тоже, как и Годунов, следил за царицей, искал, чем можно опорочить ее перед отцом, который не часто жаловал молодую жену своими посещениями: видать, уже пресытился ею. Вот и воспользовался ее одиночеством, слабостью, заброшенностью. Годунов знал, сколь циничен и расчетлив царевич, напрочь лишенный возвышенности духа, свойственной его отцу. Хотя… А может, и впрямь возгорелся сердцем на любовь?

Впрочем, побуждения, которые двигали молодым Иваном, не особенно волновали Годунова. В ту минуту он готов был пасть на колени под иконами рядом с Ефимкою и возблагодарить Бога и всех его святых, доказавших ему, что он, Годунов, – воистину избранный среди прочих. Не просто так даны были ему Ефимкой эти сведения. Не просто так! Он, Бориска Годунов, твердо стоит на своей стезе и сам владычествует своей судьбой. И судьба его будет воистину величава!

Борис запаленно перевел дыхание, с трудом отогнав опасные мечты, предаваться которым сейчас было совсем не время, и велел Ефимке подняться с колен.

Тот подлез снизу своей угреватой рожей природного доносителя, причем длинный нос его аж пошевеливался нетерпеливо, чуя поживу:

– Батюшка Борис Федорович, ты уж не обидь меня, сирого да убогого, сам знаешь, что токмо моим ремеслишком живем мы с тятенькой родимым, а уж я, верный раб твой, завсегда тебе отслужу за доброту твою!

– А когда я тебя обижал? – посунулся чуть в сторону Годунов, чтобы уберечься от слюны, брызги которой вылетали меж щербатых Ефимкиных зубов. – Грех пенять! Лучше скажи, здоровье тятеньки каково? Неужто еще живой, старый хрыч? Ему уже небось лет сто? Или поболее?

– Ну, сто не сто… – протянул Ефимка, – только он сам давно со счету сбился. Да вроде Бог милосерд, намерился наконец-то прибрать моего родителя. Коли будешь милостив, боярин, так отпустишь меня нынче в ночь в Москву: хочу при кончине его побывать, а изволит Господь, так и глаза закрыть.

– Неужто помирает старик? – недоверчиво спросил Годунов, и Ефимка закрестился в ответ:

– Помирает, уж который день помирает, а Бог даст – и насовсем помрет.

– Ну-ну, – задумчиво проговорил боярин. – В Москву, значит… Что ж, поезжай, коли надобно.

– Спаси Христос! – поклонился в пояс Ефимка. – А ты нынче же прямиком к государю, да, батюшка?

– К государю? – глянул исподлобья Борис. – Что, прямо сейчас? Но ведь время уж позднее. Спит, поди, царь-надежа.

– Коли спит, так проснется за-ради такой новости, – потирая руки, суетливо приговаривал Ефимка. – Это ж не новость, а чудо что такое! Небось ради нее и со смертного одра восстанешь, не токмо с ложа почивального.

– Ефимка, что-то ты языком молотишь не в меру! – сурово глянул Годунов. – Смотри, по краю ведь ходишь… по самому по краешку!

– Да нешто мы не понимаем? – посерьезнел Поляков. – Чай, не дурковатые какие-нибудь. – Однако глаза его так задорно блестели, так убегали от испытующего взгляда боярина, что Годунов насторожился.

Ефимка был его лучшим соглядатаем, а самым большим его достоинством была молчаливость. Однако картина, увиденная в царицыной опочивальне, похоже, потрясла убогое воображение доносчика настолько, что он впал в некое опасное умоисступление, бывшее сродни опьянению, когда человек не ведает, что творит, а его язык развязывается. Но преждевременная огласка никак не входила в намерения Годунова. И Ефимка мог стать опасен…

Бориска сделал вид, будто собирается к государю, а Ефимку велел отвезти к отцу. Поручил он это не кому иному, как доверенному слуге своему Акиму. Тот был немой (язык ему урезали в ногайском плену, откуда его несколько лет назад выкупил боярин), то есть молчаливее Акима мог быть только мертвец. Но слушать он мог преотлично, а потому выслушал тайное приказание своего господина весьма внимательно и опустил голову в знак повиновения.

Посмотрев вслед повозке, увозившей Ефимку в последний, невозвратный путь, Годунов, вместо того чтобы направиться к государеву двору, вернулся к себе домой.

Ближайшей целью Бориса было очистить путь к престолу для младшего государева сына – Федора Ивановича, который благодаря его любимой жене и сестре Годунова Ирине стал уже мягким воском в руках своего хитрющего шурина. И вот Бог дал наконец Борису в руки средство против Ивана… Однако боярин был не только хитер, но и умен. Он знал, что всякая палка – о двух концах, то есть всякое оружие, кое ты обратишь против другого, может быть обращено против тебя. В том, что он пустит добытый Ефимкою секрет в ход, сомнений у Годунова не было, только следовало хорошенько рассудить, как это сделать, чтобы и волки были целы, и овцы сыты.

Тьфу! Волки сыты и овцы целы!

Борис тихонько рассмеялся. Он сызмальства почему-то произносил это расхожее выражение неправильно, однако сейчас именно исковерканные слова казались верными. Волк, который должен остаться сытым и притом целым, – это он, Борис Годунов. Что будет с овцами, Иваном и Марьей Нагой, а также с государем, его беспокоило мало.

Нынешняя жена царевича Ивана, Елена Шереметева, знала, что ошибаются люди, которые уверены: коли выбрали тебя в жены царскому сыну, то ты уже счастлива. А она никогда не знала, не была уверена: доживет ли, доплывет ли до утра следующего дня или нынче же прогневит мужа какой-то малой малостью и тот вышвырнет ее в келью монастырскую, как и двух ее предшественниц, Евдокию Сабурову и Прасковью Соловую. На одно была у нее надежда – на быструю беременность. Вот в чем будет ее защита: в сыне, который станет прямым наследником после того, как Иван унаследует трон своего отца.

Как мечтала, так и вышло: понесла чуть не сразу, чуть не с первой же ночи. Не то что царица Марья, которая два года после свадьбы хаживала праздная, и только теперь поползли наконец по дворцу смутные, еще неопределенные слухи, дескать, бабки заметили первые признаки: остановку кровей и тошноту. Но, возможно, это простое недомогание, так что во дворце особо не радовались.