О тревогах не предупреждают - Леонид Петрович Головнёв

и сейчас, едва смолкла турбина, Сергей видит через остекление фонаря, как торопит старший лейтенант Анатолий Федоров механика Серенко:

— Стремянку!

Тут же Федоров сам берет ее из рук механика, аккуратно устанавливает по красным рискам, пробует надежность крепления и, поднявшись, задает классический вопрос:

— Замечания есть, товарищ лейтенант?

И в руках его, помогающих Сергею высвободиться из привязных ремней парашюта, в чуткой внимательности глаз чувствуется тревожное ожидание ответа.

— Спасибо! Отлично машину подготовили, — улыбается Сергей. — Рули по нулям, так, словно птица, — сама летит.

Лицо Анатолия светлеет. Со стремянки он показывает всем большой палец. Ему трудно сдержать улыбку, и он старается спрятать ее под озабоченной распорядительностью к механику и авиаспециалистам служб — техник «закручивает» подготовку самолета к повторному вылету.

Использовав свое право первым спросить у летчика о самочувствии боевой машины, Федоров уступает место специалистам. Записывая в контрольный лист: «Замечаний нет», Сергей едва успевает отвечать на расспросы начальников групп:

— Спасибо, нормально… Матчасть работала безотказно.

И те торопятся к другим приземлившимся машинам, чтобы вновь подготовить их к вылету своевременно и надежно. Лучше настроение — увереннее действия. Тут все, как надо.

С техником «тридцатьдевятки» Анатолием Федоровым поначалу у Сергея отношения не складывались. Точнее, «не складывал» их Сергей. Помнится, в первый день он подошел к теперь уже своему самолету. Стоял, задумавшись, как первоклассник вчитываясь вот в это «39».

— Вы наш новый командир? — услышал глуховатый голос за спиной. Обернулся. На него пытливо смотрел смуглый до черноты, крепко скроенный офицер в комбинезоне лет эдак тридцати. Лишь льняные волосы, выбивающиеся из-под фуражки, подсказывали, что был когда-то и он белолиц. Солнце есть солнце.

— Так точно, — ответил Сергей. — Лейтенант Касатов.

— Техник этого самолета старший лейтенант Федоров, — протянул тот руку. Ладонь, что чугунный утюг, только с другой, ребристой стороны.

Сергей стушевался. «Командир и вот это мальчишеское, не к месту «так точно», и надо было бы первому протянуть руку…»

— Вы хоть командир, а курить у самолета нельзя, — все так же глуховато произнес Федоров.

Только сейчас Сергей заметил, что в левой его руке коробка спичек.

— Да я не прикуривать.

— А что, шуршать будете? — посмотрел на него Федоров.

— Как это? Зачем?

— Да есть такая байка. Летчик технику дает пустой коробок. «Послушай, — говорит, — шуршит или не шуршит?» Ну, тот прислонил к уху, послушал: «Не шуршит», — отвечает. Летчик глянул этак укоризненно и вывод сделал: «Не сработаемся. Если командир говорит, что шуршит, значит, оно шуршит».

Видя, что Касатов совсем растерялся, Федоров добродушно хохотнул:

— Да вы ничего. Не берите в голову. Байка есть байка, а нам вместе работать на этой машине. Мы, что надо для полетов, сделаем. Не сомневайтесь.

Дома у Анатолия два таких же светлоголовых близнечонка. Как любил Сергей бывать у него дома, пить чай с чебрецом, слушать напевный голос Оксаны, чернобровой украинки.

— Хоть бы малость в меня, — смеялась та, таская по комнате двух пудовичков. — А то як гусенята белесые.

Анатолий тихо ухмылялся.

— Как нам величать-то друг друга? — спросил Сергей.

— Если можешь, на «ты». Я ведь всего года на три и постарше тебя. Солнце выдубило. А на службе, конечно, на «вы». Только так.

И этот, видать, любит Углова. Впрочем, кто его не любит и не ценит.

* * *

В этом ночном полете Сергей устал, как никогда. Выполнив обычное задание, взял курс на аэродром. Но почему напряжение не оставляет? Что это, шестое чувство срабатывает: «Испытание не окончено?»

Впрочем, это не просто интуиция. Тревогу таили в себе вот эти сгущающиеся облака…

Впереди заводил на посадку свой истребитель Малышев. Сменный руководитель посадки чаще обычного давал ему информацию по дальности. Радиообмен внешне спокоен, но вот эта частота настораживала.

В нормальную ночь на расчетном курсе уже за десятки километров видны огни аэродрома, В плохую — за пять. Когда уходил в небо, над аэродромом были звезды. Простые метеоусловия. А что там сейчас?

— Удаление семь, — подсказывает ему сменный руководитель. Семь километров, а впереди ни светлячка.

— Удаление пять — на курсе, на глиссаде, — спокойный голос в наушниках, а впереди только ночь.

Высота 200 метров — впереди только ночь. Высота…

Наконец из темноты в матовом ореоле вынеслись огни. Сергей тут же ввел машину в луч второго прожектора, плавно добирая ручку. Шасси мягко коснулось бетона.

Зарулив самолет, Касатов снял кислородную маску, открыл фонарь. Словно бы прикрывая его от дождя, наклонился над ним Федоров и, впервые нарушив традицию, не спросил о машине, а сам поставил оценку:

— Отлично посадили, командир!

И, будто смущаясь своих эмоций, буркнул:

— Поговорили бы с Серенко.

— В чем дело? Что с ним?

— Не знаю. Ключей не подберу, — развел он руками.

Ну и погодка! Дождь. Ледяной ветер прорвался-таки через пустыню с дальних гор.

Ракетоносец облепили специалисты. Держал под ненавязчивым контролем их действия техник самолета Федоров. У отдающего теплом реактивного сопла Сергей заметил Валентина Серенко. Механик, видно, только что проверял оборудование и теперь, протянув над горячей трубой покрасневшие от колючего ветра руки, отогревался. Рослый, прямой в осанке, как и в словах своих, Серенко стоял сейчас как-то неестественно сгорбившись, вобрав голову в плечи.

— Добрый вечер, рядовой Серенко, — подошел Сергей.

Механик подтянул замок-молнию технической куртки, отстранился от дышащего теплом самолета.

— Ну и погодка! — предупредил Сергей ответное и неуместное сейчас «здравия желаю» — ведь днем сколько раз уже виделись. — Замерзли?

— Нет. Терпимо.

— Ну а вид почему такой унылый? Случилось что?

— Знаете, — после некоторого молчания заговорил механик, — полоса невезения пошла у меня, товарищ лейтенант.

«И здесь любовь, и здесь не пишут», — подумалось Сергею.

Серенко молчал, но в его молчании Сергей чувствовал непреодолимое желание солдата высказаться. И все же совсем неожиданным явилось для Касатова это признание:

— Я, товарищ лейтенант, — словно в воду спрыгнул с вышки Серенко, — сейчас с бо́льшим желанием в наряды иду, чем на полеты. Боюсь… техники боюсь…

Касатов не верил тому, что услышал. И это говорит Серенко? Тот, кто подготовил до уровня второго класса уже двух молодых солдат, который сам сдал блестяще экзамены на повышение классности.

— Валентин, в чем дело? Уже не как командир, а как товарищ спрашиваю вас, — положил Касатов руку на его плечо. — Ведь вы молодой коммунист, хороший специалист, которому все мы доверяем.

— Помните, товарищ лейтенант, тот случай с аккумулятором? Хотя где там, это же было до вас.

Но Сергею знаком был тот случай, вылившийся в предпосылку к летному происшествию. Случай, который послужил поучительным примером для всего полка. Да что там! Он стал едва ли не хрестоматийным для всей авиации: на самолете оказался незакрепленным аккумулятор.

— Ведь я его