В серой зоне - Адриан Оуэн

– Подождите! – сказал я. – Давайте попробуем другую букву. Например, «Ш».

Он тут же воскликнул:

– Конечно! Это очень просто! Шесть, шестнадцать, шестьдесят шесть.

К 1997 году между отделом и Департаментом экспериментальной психологии, где я ранее работал научным ассистентом, в 1988–1989 годах возникло сильное расхождение во взглядах, почти напряженность. Эти весьма знаменитые кембриджские учреждения сосредоточились на разных подходах к научным исследованиям. В отделе, например, мы изучали способы запоминания последовательностей цифр. Большинство из нас может запомнить на слух и правильно повторить пяти- или шестизначные последовательности цифр. Увеличить эту последовательность можно с помощью различных методов, например дроблением: скажем, число 362785 можно запомнить, разделив мысленно на 362 и 785.

Аналогичным образом легче запомнить более длинную последовательность, если она включает в себя повторение. Мы легко воспроизведем по памяти двенадцать цифр, если они принимают следующую форму: 497497497497 – достаточно запомнить, что последовательность 497 повторяется четыре раза. Наш мозг отлично умеет определять сегменты повторения или разбивать информацию на «пакеты памяти». Причем часто мы даже не осознаем, как именно мозг это делает. Мы знаем, что это происходит, но в основном все случается автоматически и даже без нашего ведома. Таков бессознательный процесс, о существовании которого мы догадываемся, лишь когда он завершается.

Проведя серию исследований в отделе, мой бывший студент Даниэль Бор показал, что перекодировка памяти, где информация переупаковывается и организуется, чтобы упростить ее извлечение, осуществляется областями мозга, связанными с фактором общего интеллекта, иначе известным как G-фактор, который мы измеряем тестами IQ. Если задуматься, это вполне имеет смысл. Ведь «ум» зависит не только от памяти. Ум – это еще и способность правильно распорядиться памятью, извлечь из нее пользу самыми разными способами. И связано это с тем, как мы храним воспоминания, как мы организуем и регистрируем их, а также со скоростью извлечения информации из памяти. Принцип организации воспоминаний влияет практически на каждый аспект когнитивной функции и дает некоторым из нас конкурентное преимущество во всех аспектах жизни, связанных с памятью. Разбивка на части цифр и слов – наиболее упрощенная форма данного процесса. Освоив его, вы сможете быстрее и лучше запоминать телефонные номера, номерные знаки автомобилей, адреса и многое другое. Как когда-то пела Элла Фитцджеральд: «Не важно то, что ты делаешь, важно, как ты это делаешь».

И отдел, и Департамент экспериментальной психологии занимались изучением организации воспоминаний, однако их подходы существенно разнились. В Департаменте, как правило, анализировали рабочую память и такие явления, как разбивка информации на части под другим углом – там исследователи размышляли, почему в связи с потерей дофамина в подкорковых узлах у пациентов с болезнью Паркинсона ухудшалась рабочая память, или пытались понять, каким образом такие препараты, как «Риталин», могут улучшить рабочую память у здоровых людей.

Эти два мира, которые можно назвать психологическим и нейронаучным, в 1997 году, когда я приступил к работе в отделе, сталкивались и переплетались. Когнитивная нейронаука, которая сочетает в себе аспекты психологии, неврологии, физиологии, информатики и философии, стала новым «горячим полем». Она обеспечила прочную платформу, с помощью которой специалисты, не имеющие медицинской подготовки (такие как я), смогли изучать пациентов в различном состоянии.

Меня наняли в отдел, чтобы возглавить работу, связанную со сканированием мозга. Отдел своего сканера не имел, томограф для исследований находился в Адденбрукской больнице, в Вулфсоновском центре визуализации мозга. Однако в отделе собралось множество ученых-когнитивистов новой волны, и они отчаянно пытались добраться до сканера и задать наболевшие вопросы о работе человеческого мозга. Тогда отдел заключил с Вулфсоном сделку: отдел будет платить Вулфсону за использование томографа, а я буду отвечать за расписание работы на томографе, за распределение времени, решать, кто получит доступ, а кто нет, и, в сущности, поддерживать систему в рабочем состоянии. Итак, в июле 1997 года я переехал в особняк на Чосер-роуд и немедленно получил доступ к финансам отдела, выделенным на исследования. Каждые пять лет на кону оказывались до 25 миллионов фунтов стерлингов: зарплаты, рабочие расходы, не говоря уже об отоплении, освещении усадьбы, Брайане и его тележке, а также маленькой армии садовников, которые ухаживали за лужайками для крокета.

Меня окружали люди, охваченные страстью к познанию, они стремились понять, как работает мозг, и, что более важно, использовать в своем стремлении все новейшие инструменты, до которых только могли дотянуться, лишь бы раздвинуть границы нейронауки. Сила, которую нам давали новые приборы для сканирования мозга, опьяняла. Мы надеялись вскоре поведать миру, из чего сделан каждый из нас, кто мы и что делает нас личностями! А в промежутках пили чай с печеньем и играли в крокет. Отдел, весьма эксцентричный, где властвовал идеальный британский юмор, стал для меня настоящим научным домом – у меня было все, чтобы разобраться, в каком направлении действовать после случая с Кейт.

А потом появилась Дебби.

Дебби было тридцать лет. Она работала в банке и однажды попала в аварию. После лобового столкновения женщина оказалась заперта в машине. Ее мозг сильно пострадал от кислородного голодания – как ни странно, такое происходит довольно часто. В отделении интенсивной терапии Адденбрукской больницы заметили – зрачки Дебби стали нереактивны, что, скорее всего, указывало на повреждение или сжатие третьего черепного нерва и верхней части ствола головного мозга.

Даже незначительные повреждения ствола мозга могут быть катастрофическими. Они приводят к нарушению циклов сна, влияют на частоту сердечных сокращений, дыхание и самосознание. В то же время в таламусе, нашем главном ретрансляторе, нарушается передача сенсорных сигналов, связанных со слухом, вкусом, ощущением прикосновения и болью. Даже из-за небольшого повреждения ствола мозга человек может впасть в кому. В годы учебы в аспирантуре я не раз видел пациентов, которым нейрохирурги удалили большие участки коры головного мозга (иногда эти участки бывали величиной с мандарин), чтобы облегчить симптомы эпилепсии или добраться до злокачественной опухоли. И умственные способности таких пациентов почти не страдали. Некоторые участки и области мозга можно повредить или даже удалить полностью, и пациент почти не ощутит изменений, однако стоит слегка поцарапать критическую точку, например ствол головного мозга или таламус, и последствия окажутся необратимыми.

Спустя три с половиной месяца после аварии зрачки Дебби были по-прежнему расширены и неактивны. Она не регулировала естественные отправления организма, ее кормили через пластиковую трубку, вставленную в живот, она нуждалась в круглосуточном уходе. Дебби не реагировала на внешние раздражители, и вскоре врачи объявили, что она впала в вегетативное состояние. Однако родственники Дебби считали, что порой она реагирует на их присутствие. Понаблюдав за пациенткой, мы не обнаружили у нее никаких осознанных реакций. Она вздрагивала от болезненных раздражителей, например когда ей надавливали на ноготь. Однако такие реакции чисто рефлекторны, нередко встречаются у пациентов в серой зоне и вовсе не обязательно сигнализируют об осознании реальности.