Черный лебедь - Звева Казати Модиньяни

Эдисон вспомнил слова своей матери, Стеллы Монтальдо, которая любила повторять народную мудрость: «Семимесячные счастливы и приносят счастье, – говорила она. – Они довольствуются необходимым и не ожидают лишнего. Они сильны и не хотят ждать своей очереди».

Эдисон улыбнулся, но воспоминание о матери не успокоило его душу, поскольку был потерян прекрасный день с Анной, которая наверняка сидела сейчас за столиком ресторана вместе с Комотти. Потом его мысль издателя остановилась на рождении недоношенного ребенка, плода единственного их с женой сношения, случившегося прошлой осенью, когда Эстер неожиданно пришла к нему в постель. Уже несколько лет они спали в отдельных комнатах и не имели близких отношений.

Нелепо, что доктор Поцци обвинил его в том, что он не может совладать со своей чувственностью по отношению к жене. Эстер уже давно не волновала его. А этот смешной совет доктора пользоваться презервативами вообще не выдерживал никакой критики.

Эдисон подошел к книжным полкам, достал из кармана жилета маленький ключ и открыл им тайник, расположенный под бюстом Сенеки. Там лежали связки адресованных ему писем, подобранные в хронологическом порядке. Одни содержали дружеские послания, сентиментальные излияния, другие – деловые предложения или – от авторов – просьбы аванса. Он ревниво относился к этому своему архиву. Там лежали и письма от Анны Гризи. С тех пор, как они стали любовниками, их переписка прекратилась. Последнее послание, датированное Рождеством 1939 года, гласило: «Я нашла сегодня утром на подносе для завтрака твой подарок. Красивый и важный, как ты сам». Это был золотой браслет от Ван-Клифа в форме змейки: голова усыпана алмазами, а вместо глаз – два рубина.

В том же самом тайнике, защищенные двойным дном, были спрятаны футляры с драгоценностями, которые Монтальдо покупал во время своих поездок, чтобы подарить их в подходящий момент жене или своей очередной любовнице, опровергая тем самым болтовню о его скупости. Он никогда не покупал драгоценности у ювелиров в городе, боясь, что об этом узнает Эстер.

Его жена, однако, не рассердилась бы из-за этого. Она знала о многочисленных романах Эдисона и относилась к ним с равнодушием. Кто не любит, не знает ревности. Но он в своем бесконечном мужском самомнении не представлял себе, что может быть до такой степени безразличен жене, и прибегал ко всяческим наивным уловкам, чтобы скрыть свои похождения. Она терпела и делала вид, что ничего не знает о них.

Подумав, Эдисон выбрал из своей сокровищницы большой футляр из белой замши. На красивой коробочке была вытеснена эмблема Тиффани. Он взвесил ее на руке, прежде чем открыть. В ней было платиновое колье с опалом, обрамленным бриллиантами. Эдисон купил его на парижском аукционе года два назад. Помпезный сертификат удостоверял, что драгоценность принадлежала Жозефине Бонапарт.

Это ювелирное чудо вернуло бы Эстер здоровье и желание жить. Так, по крайней мере, подумал он, засовывая футляр в карман пиджака, и вышел из библиотеки.

– Командор, – окликнул его Микеле. – Вас к телефону. Из Рима, – уточнил он, не в силах скрыть волнение.

Эдисон Монтальдо застыл перед комнатой жены как раз в тот момент, когда собирался повернуть ручку двери. Рим в этот час не мог означать ничего другого, кроме звонка из палаццо Венеция, откуда его друг детства, занявший высокую ступеньку в иерархии нового режима, иногда напоминал о себе. На этот раз Эдисон ожидал оттуда известия судьбоносного, от которого будет зависеть будущее не только его издательства, но, пожалуй, и всей страны.

Он вошел в кабинет и поднял трубку.

– Эдисон Монтальдо слушает.

– Оставайтесь на линии, – предупредила телефонистка.

Минуту спустя раздался голос Альдо Субиаки, человека ловкого, честолюбивого и исключительно умного. И Альдо и Эдисон были не только убежденными фашистами, но, что еще важнее, дельцами, связанными между собой совместными доходами, а также перспективой сделать в скором времени эти доходы еще более значительными.

Заявление о нейтралитете Италии, сделанное в тот момент, когда немцы начали свою первую военную кампанию, вызвало одобрение народа на площадях и благоприятную реакцию на бирже. Этой пацифистской тенденции сопротивлялся изо всех сил только Бенито Муссолини, которому не давали покоя лавры Гитлера, за три недели захватившего Польшу, но большинство итальянских военных экспертов не поддерживало политику силы. Они знали, что войска не подготовлены и плохо экипированы, и на успешные боевые действия рассчитывать не приходится.

Сделав ставку на мирные перспективы, Эдисон Монтальдо и Альдо Субиаки получили тогда немалые доходы благодаря смелым операциям на бирже. И вот теперь этот звонок.

После обычного обмена приветствиями Эдисон услышал давно ожидаемую фразу, от которой сердце его учащенно забилось.

– Пришло время срезать розы, – внушительно сказал ему друг.

– Ты в этом уверен? – спросил Эдисон.

– Абсолютно, – ответил тот.

Это были условные слова на случай, если Италия будет готова вступить в войну на стороне Германии против сил союзников. Итак, военный конфликт становился неизбежным, и нужно было незамедлительно изменить выбранную ими раньше экономическую политику, рассчитанную на нейтралитет, чтобы иметь прибыль с биржевых операций, которые они предпринимали.

– Майские розы? – решил уточнить Эдисон.

– Майские или июньские, – подтвердил Альдо.

Морщина на лбу Монтальдо обозначилась сильнее, и он глубоко вздохнул.

– Всегда рад слышать тебя, – сказал он. И добавил: – Надеюсь скоро увидеться.

– Скорее, чем ты думаешь, – пообещал влиятельный друг.

Эдисон положил трубку и почувствовал себя во власти сильнейшего волнения. Как это часто с ним бывало, оно переросло в чувственное возбуждение. Он вышел из кабинета, пересек внутренний дворик и через служебный коридор прошел на кухню.

Джильда, повариха, месила тесто. Увидев входящего хозяина, она откинула тыльной стороной руки волосы со лба и улыбнулась ему.

– Мы нашли кормилицу, синьор, – объявила она.

Из радио, стоящего на буфете, лилась песенка в исполнении трио Лескано: «Они говорят о любви и тюльпанах…»

Ни слова не говоря, Эдисон втолкнул повариху в соседнюю комнатку, служившую кладовой, и запер за собой дверь. Расстегнув брюки, он задрал ей юбку и грубо овладел ею. Джильда почти не протестовала и, опираясь на доску для рубки мяса, способствовала проникновению. Это было короткое и внезапное сношение, которое так нравилось Эдисону, Футляр с платиновым колье в кармане пиджака колотился о его бок, в то время как он сам с нарастающим наслаждением ощущал под собой горячую податливую плоть Джильды.

Эстер откинулась на подушки шезлонга и устало улыбнулась горничной, которая только что заботливо накрыла ее голубым шерстяным пледом. Она так ослабела после родов, что даже мягкому покрывалу и теплому июньскому утру не удавалось согреть ее.