Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

Олеарий сумел пером писателя и художника описать все: и кафтаны мужчин, и какого цвета брови у женщин, и каково было плыть по морю, и каковы были взгляды русского царя Михаила Федоровича на европейскую политику. Книге о путешествии в Московию секретаря шлезвиг-голштинского посольства Олеария просто не было цены.

Если писать о том подробно, думал Барон, надо не забыть и «Сказание о Московии» Якоба Рейтенфельса. Он был племянником врача царя Алексея Михайловича Иоганна Костера фон Розенбурха и пользовался при русском дворе определенной свободой. Он использовал ее для создания проектов распространения католичества среди русских, предлагая направлять миссионеров под видом врачей или строителей, или же ради создания церковной унии заключить с русскими антитурецкий союз.

Повествование Рейтенфельса, как помнил Барон, изобилует подробностями из русской истории, а также яркими описаниями русских государей вплоть до нынешнего правителя России Алексея Михайловича. Автор писал:

«Если ученые вообще извлекают величайшую для себя пользу и немалое удовольствие из всякого рода старинных письменных памятников, то, поистине, они в гораздо большей степени обретут и то, и другое в ряде исторических повествований, добросовестно и без всяких прикрас составленных просвещенными мужами, нежели в каких-либо иных сочинениях.

Ибо история есть как бы богатейшая и разнообразнейшая сокровищница, своею чудесною силою заставляющая дух и разум читателя, так сказать, само собою достигать высшей степени мудрости, прочно усваивая чуть не все успехи целого ряда веков. Если же исторические сказания, не имеющие ничего общего с лживыми вымышленными баснями, доставляют вообще развлечение и пользу, то я смело и торжественно клянусь, что просвещенный и любознательный читатель найдет в настоящем повествовании в изобилии и то, и другое. Ибо предлагаемые сказания наши заключают в себе, кроме несомненной, доподлинной истины, составляющей душу истории, еще и такие, удивительно разнообразные, сведения, какие трудно найти на страницах других, древних и новых, сказаний. Ибо, так как здесь описываются страны и народы, крайне далеко от нашей страны находящиеся, то неизбежно надо было подробно рассказать об образе жизни, священных обрядах, законах и нравах, весьма отличных от наших и для нас совершенно неслыханных и неизвестных.

К этому надо еще прибавить, что эта страна находится почти у самого северного полюса, сплошь покрыта вечным снегом и находится в окоченелом состоянии от постоянного мороза, так что хорошенько не знает ни ночного мрака, ни дневного света. Однако же и там произрастают разные плоды, травы и деревья и водятся животные, птицы и рыбы, по большей части не похожие на наши. Все это и многое еще другое может приятно занять читателя, удивить его и доставить ему наслаждение».

* * *

Имена, одно за другим, мелькали в усталой голове Барона. Если писать о том подробно, в который раз подумал он, придется прочитать очень много книг и рукописей, принадлежавших англичанам и немцам, французам и голландцам. Пора начинать, и тогда сами собой начнут проясняться самые разные вопросы, на которые следует найти ответ: как жилось иностранцам среди русских, чему они удивлялись, что им пришлось по нраву, а что — не нравилось. Какие трудности подстерегали послов при выполнении ими их прямых обязанностей: ведении переговоров с русскими великими князьями и царями; каково было общаться с русскими дипломатами, вельможами, военными; удавалось ли кому из иностранцев водить знакомство с простыми людьми и как это им нравилось. Пусть мой рассказ приятно займет читателя, — был готов повторить слова Рейтенфельса Барон, — удивит его и доставит ему наслаждение.

Начинать подробный рассказ лучше всего с самого начала — с того, как путешественники собирались в дальнюю дорогу.

С чего начинался дальний путь? Что надо было делать путнику, собираясь в дорогу, чтобы не попасть в многочисленные западни, которые могли ждать впереди? Не полагаясь на собственную память, Барон стал перелистывать бумаги, положенные ему на стол. В первую очередь он взял книгу одного из опытнейших путешественников Европы XVI века, Сигизмунда Герберштейна.

Прежде всего, писал тот, следует позаботиться об экипаже:

«Мне удалось проехать из самого Аугсбурга до Новгорода в одном и том же возке. Он был так хорош, что немецкие купцы, живущие в Новгороде, усердно просили меня оставить им в вечное воспоминание в их храме возок, в котором я совершил столь долгий путь».

В книге Герберштейна о Московии можно найти подробную роспись пути его посольства с указанием точных дат. В тот раз в дороге он был ровно сто дней: из Аугсбурга выехал 27 декабря 1516 года, в Новгород Великий прибыл 4 апреля 1517-го. В дневнике Герберштейн скрупулезно отмечал время ночлегов, и всем было понятно, что он не преувеличил достоинства своего экипажа, а только отдал ему должное. Длительных стоянок в дневнике не значится, а ведь они были бы необходимы, если бы карета потребовала серьезной починки. В случае поломки экипажа, если не удавалось справиться собственными силами, путешественникам приходилось искать мастера-каретника, который не всегда оказывался рядом. Порой за ним приходилось посылать в соседний город. Вдобавок мастер мог быть занят, болен или просто нерасположен к срочной работе, потому что накануне немножко выпил. Если мастера просили починить иноземную карету, он мог сказать, что надо специально подбирать детали или вытачивать их заново. Пока пошлют за его помощником, за инструментами, проходит немало времени.

Дорожные кареты строились по-разному. Сам возок подвешивался на толстых кожаных ремнях. Колеса могли устраиваться двумя способами: или вертеться вокруг жестко закрепленных осей, или крепко насаживаться на оси, прикрепленные к кузову, и тогда вращаться вместе с ними. Экипаж был неповоротлив, в нем не только сильно трясло, но он мог легко перевернуться. Найти новую карету в случае тяжелой поломки было очень непросто.

Немецкие купцы были правы, когда просили передать им возок, с честью выдержавший долгий путь. Каждому было понятно, что они не столько хотели поместить его в храм, — это была просто вежливая фигура речи, — сколько попробовать по его образцу заказать точно такой же для себя.

Многие путешественники предпочитали ездить верхом — и мужчины, и женщины. Кареты были неуклюжи и неповоротливы, а нередко путникам попросту недоставало средств. В обычное время в Западной Европе только очень знатные женщины путешествовали в каретах. По собственным надобностям ездили, разумеется, только на своих лошадях, поэтому дневные переезды могли быть небольшими. У посольств дорога была длинной, и лошадей по дороге многократно меняли.

Лошадей требовалось очень много, люди посла не дорожили ими как своими и не различали их, к ним относились просто как к средству перевозки. Здесь не было места доверительным отношениям между всадником и конем, когда их жизни полностью зависели друг от друга. Всадник должен был быть справедлив к коню, кормить-поить его, досуха обтирать после тяжелого дня, тогда и конь сможет собрать последние силы, чтобы унести хозяина от погони или осторожно довезти до ближайшей крыши, если тот, раненый, или беспредельно усталый, или, не дай Бог, вдрызг пьяный, с трудом держится в седле. В многолюдном караване усталых лошадей просто оставляли позади, и о них заботились посторонние служители.