Младший брат - Кори Доктороу

— И не подумаю, — сказал я этой дуре. В памяти моего мобильника хранилось слишком много личного — фотки, письма, небольшие программки и примочки, которые я сам установил. — Для вас там нет ничего интересного.

— Вам есть что скрывать?

— У меня есть право на защиту от вторжения в личную жизнь, — сказал я. — Требую предоставить мне возможность поговорить с адвокатом.

— Даю тебе последний шанс, сынок. Честным людям нечего скрывать.

— Я хочу говорить с адвокатом! — Моим родителям это влетит в зелененькую, однако на всех справочных веб-сайтах однозначно рекомендуется на случай ареста полицией требовать встречи с адвокатом, что бы тебе ни говорили и ни делали. В отсутствие твоего адвоката держи язык за зубами, иначе ничего хорошего от копов не жди. Хоть эти двое и открестились от принадлежности к полиции, но если я не арестован, то что же?

Позже я не раз пожалел, что сразу не разблокировал тогда свой мобильник.

Меня снова посадили на цепь и надели на голову капюшон. Прошло довольно много времени, прежде чем грузовик тронулся с места и покатил под гору. Тут меня опять рывком подняли на ноги, но я не удержался и упал ничком.

Затекшие ноги стали бесчувственными, как две глыбы льда, только колени после долгого стояния на них распухли и болезненно отзывались на малейшее движение.

Чьи-то руки подхватили меня за плечи и за ноги, подняв, как мешок с картошкой. Вокруг раздавались невнятные голоса, плач, ругательства.

Меня перенесли куда-то недалеко, опустили и снова приковали к какой-то железяке. Резь в коленях была нестерпимой; я неловко повалился вперед и бессильно повис на наручниках, свернувшись калачиком.

Скоро движение возобновилось, только не так, как в грузовике. Пол подо мной мягко покачивался и вибрировал от работы мощных дизелей. Я понял, что мы на судне. В животе у меня похолодело. Меня увозят с американского берега неизвестно куда! А может, это куда где-нибудь у черта на куличках? До сих пор мне было страшно, но теперь я по-настоящему запаниковал. На несколько минут у меня из сознания исчезли все мысли, кроме той, что я никогда больше не увижу своего города, дома, родителей. Мне стало так тошно, что на самом деле чуть не вырвало. Я начал хватать воздух ртом, но никак не мог восстановить нормальное дыхание в тесном мешке, а еще из-за того, что находился в скрюченном положении.

На мое счастье мы плыли не очень долго. Мне показалось тогда, что целый час, но в действительности, как я теперь знаю, минут пятнадцать, не больше. Двигатели сбавили обороты, подводя судно к причалу, по палубе затопали ботинки, послышались щелчки наручников — начали уводить пленников. Когда подошла моя очередь, я попытался встать, но не смог, и меня опять понесли — все так же бесцеремонно, грубо.

С головы моей сняли мешок, и я увидел, что нахожусь в тюремной камере.

Она была старая и обшарпанная и пахла морем. Единственное окошко располагалось очень высоко, и его перекрывала ржавая решетка. Снаружи еще стояла ночная мгла. Прямо на полу валялась подстилка; к стене был приделан металлический унитаз без сиденья. Охранник, снявший с меня капюшон, ухмыльнулся и вышел, заперев за собой тяжелую стальную дверь.

Я принялся осторожно массировать окоченевшие ноги, шипя от боли по мере того, как восстанавливалось кровообращение. Наконец я сумел встать и начал потихоньку ходить из угла в угол. До меня доносились голоса, крики, причитания. Я тоже изо всех сил заорал в воздух:

— Джолу! Даррел! Ванесса! — Мои вопли подхватил весь тюремный блок, выкрикивая имена и грязные ругательства, прямо как пьяный базар в подворотне. Наверное, мой голос точно так же звучал для обитателей соседних камер.

Охранники принялись стучать в двери камер, приказывая всем замолчать, отчего гвалт только усилился. Мы вопили до исступления, до хрипоты, будто у нас крыша съехала. Ну и что, какого черта? Чего нам терять?

Когда меня опять повели на допрос, я мечтал только о горячей ванне, еде и нормальной постели. За мной явилась все та же дама с топорной стрижкой, но в сопровождении трех незнакомых мне быков — негра и двух белых, хотя один из них смахивал на латиноса. Они пихали и вертели меня, как мясники баранью тушу. Все четверо были вооружены пистолетами. Наверное, со стороны зрелище напоминало действие игры «Контрстрайк» на фоне стремной рекламной картинки фирмы «Бенеттон».

Прежде чем вывести меня из камеры, они надели кандалы на мои запястья и лодыжки, соединив их одной цепью. По дороге я присматривался и прислушивался к окружающей обстановке. Снаружи доносился шум прибоя, и я даже подумал, что, возможно, нахожусь на Алькатрасе — какая ни на есть, а тюрьма, хотя уже на протяжении нескольких поколений служит туристической достопримечательностью: в ней отсиживал свой срок Аль Капоне и другие знаменитые гангстеры тех времен. Но я бывал на Алькатрасе со школьной экскурсией и помню разъеденное морским воздухом допотопное здание. Эта тюрьма тоже не новая, но все же построена не в колониальную эпоху, а, скорее, где-то в период Второй мировой войны.

На дверях камер, помимо номеров, были приклеены стикеры со штрихкодами, отпечатанными на лазерном принтере, но больше никакой информации, свидетельствующей, кто или что находится внутри.

Комната для допросов выглядела вполне современно — флуоресцентные лампы, эргономичные стулья с мягкой обивкой (впрочем, не для всех — мне достался складной садовый стульчик из пластмассы) и большой деревянный стол для заседаний. В одну стену было вставлено большое зеркало, прямо как в полицейских фильмах; наверное, кто-то невидимый стоит сейчас в соседнем помещении и наблюдает через него за ходом допроса. Дама с топорной стрижкой и ее спутники по очереди подошли к боковому столику и налили себе кофейку из стоявшего там термоса (в ту минуту я был готов совершить убийство ради глотка кофе). Передо мной поставили пенопластовый стакан с водой, не освободив скованные за спиной руки — мол, пусть помучается! Ха-ха-ха.

— Привет, Маркус, — начала Топорная Стрижка. — Ну как, ты подумал над своим поведением?

Я промолчал.

— Все, что тебе пришлось испытать до сих пор, еще только цветочки, — продолжила Топорная Стрижка. — Считай, что закончился хороший период твоего существования. Даже если ты соблаговолишь сообщить нам то, что мы хотим знать, даже если сумеешь убедить нас, что ты случайно очутился в неподходящее время в неподходящем месте, на тебе навсегда останется наша метка. Отныне ты будешь жить у нас под колпаком и не сделаешь ни единого шага, ни единого движения без нашего ведома. Тебе есть что скрывать, Маркус, и нам это не нравится.

Стыдно признаться, но в ту минуту мой мозг зациклился на одной только фразе: «ты очутился в неподходящее время в неподходящем месте». Мне казалось, это самое страшное, что могло со мной приключиться. Никогда прежде я не испытывал такого страха и обреченности. Эти слова, «в неподходящее время в неподходящем месте», эти шесть слов вращались в моей голове, как приговор, пока я безвольно барахтался, пытаясь удержаться на поверхности собственного сознания.