Бессонница - Евгений Рудашевский

Я испугался, что в ответ Эш назовёт меня странным, но она не сказала ничего подобного, только улыбнулась, а я решил в следующий раз следить за тем, чтобы мои руки не оказывались на чужих коленях не по моей воле. Это, конечно, приятно, но, если ты не готов играть по правилам и до конца, лучше вовсе не вступать в игру.

Мэт сегодня был непривычно грустным. Он расчесал с пробором свои крашеные жёлтые волосы, нацепил очки, надел странный коричневый костюм с широкими бортами и бабочкой, обул лакированные туфли и с семи утра сидел со мной на ступеньках Солбер-холла. Мы курили, и Мэт курил чаще меня. Я ещё не видел его таким взволнованным. Потом он сказал, что ровно пять лет назад умер его отец. Я не знаю, что говорить в таких случаях, поэтому промолчал. Наверное, стоило сказать, что мне жаль, и спросить, как Мэт себя чувствует, но мне показалось, что говорить всё это по́шло. Достаточно было и того, что мы просто сидели вместе на ступеньках Солбер-холла.

Мэт сказал, что через час за ним приедет отчим, заберёт его домой до вечера. У них было принято в этот день вспоминать отца Мэта, и Мэт ненавидел отчима – ему казалось, что отчим хочет полностью занять место отца, даже присвоить себе память о нём:

– Он теперь будто жрец, понимаешь? Собирает друзей, развешивает фотографии, везёт всех на кладбище. Будто он сам там похоронен. Маме это нравится. Она любила отца.

Мэт ещё несколько минут рассказывал об отчиме, а потом предложил поехать в церковь. Сказал, что не хочет сегодня никого видеть. Мне это показалось странным, ведь на службе уж точно не посидеть одному, но потом я понял, что он не хочет видеть именно родственников, и согласился.

Думал, мы поедем на метро, но Мэт попросил Крис отвезти нас на машине. У неё серебристый «Lincoln» девяносто седьмого года с потёртыми подголовниками и резиновым Микки-Маусом под лобовым стеклом. У Мэта вроде как тоже есть машина, но она почему-то всегда стоит в гараже у его матери. Ни разу не видел его за рулём.

Крис опять со мной не поздоровалась, да и вообще вела себя так, будто в машине, кроме неё и Мэта, никого нет. А сегодня она была действительно красивой: по-прежнему хотелось разглядывать её, пытаясь понять, почему вблизи она так притягательна. Поймал себя на мысли, что хотел бы вернуться в тот вечер, опять её поцеловать. Всю дорогу вспоминал вкус её губ и то, какими шершавыми были её лосины, и настроение у меня упало. Я окончательно запутался. А потом мы втроём пришли на службу, и тут уж было не до всей этой путаницы.

Не то чтобы я часто бывал на всяких церковных встречах, но всё равно удивился. Это была та самая русская баптистская церковь, в которую Мэта привела его бывшая девушка. И то, что мы приехали туда вместе с Крис, мне показалось довольно ироничным. Я даже представил, будто мы только что сидели в комнате Крис в Андерсон-холле, и Мэт своим рассказом об этой церкви защищал меня от мягкой цветастой кровати, а потом мы сразу перенеслись сюда, будто провалились в его слова, как в трясину, и это развеселило меня куда больше, чем цитата из «Тартюфа».

Церковь стояла милях в тридцати к западу от Чикаго, и была она довольно-таки большой – вытянутая, как ангар, обложенная белым сайдингом по низеньким стенам и покрытая коричневой кровлей по высоченной двускатной крыше. На проповедь съехалось человек сто пятьдесят, а то и двести, и, прежде чем занять места в зале, пришлось изрядно потолкаться.

Мы сели в заднем ряду.

Проповедник говорил со сцены, и было сразу понятно, что он давно не летал в Россию. Дело даже не в акценте, а в том, как он строил предложения. Для тех, кто не знал русского, шёл синхронный перевод в наушниках. Наушниками воспользовались пятеро, из них трое – мы с Мэтом и Крис. Переводчик сидел в застеклённой будке сразу за последним рядом, то есть за нами, будто комментатор на каком-нибудь футбольном матче. Это был молодой парень, и слушать его гладкий английский было куда приятнее, чем комканый русский проповедника, поэтому я не снимал наушники.

Проповедник то и дело просил открыть конкретную главу Библии, чтобы обсудить какой-то стих, но перескакивал от текста к тексту слишком быстро, поэтому Мэт едва поспевал. Он только-только находил нужный фрагмент, показывал его мне, а проповедник уже торопился к следующему фрагменту. Я делал вид, что читаю Библию, но, конечно, мне всё это было неинтересно, просто я хотел показать Мэту, что он не один, что я тоже принимаю участие. Правда, мне казалось, что Мэт и сам не очень-то интересовался тем, что слышал, а страницы искал, только чтобы занять время. Крис и вовсе переписывалась с кем-то по телефону.

– Тебе идут очки, – сказал я Мэту. Надеялся приободрить его, но сразу понял, что это прозвучало неуместно.

Мэт улыбнулся, однако сделал это с неизменной грустью. А ведь я сказал правду. В очках и с этим пробором он смотрелся интересно. Даже коричневый костюм с широкими бортами ему по-своему шёл. Вот только бабочка выглядела глупо, будто Мэт собрался на праздничный утренник или что-то подобное, где веселят детей и громким голосом объявляют выход очередных клоунов.

Через час проповедь закончилась, и мы с облегчением отложили Библию.

На сцену вышла музыкальная группа. Два парня и две девушки. Барабаны, синтезатор, гитара и вокал. Они стали петь, а слова песни транслировались на большом экране за сценой. Все им подпевали. Все, кроме нас с Мэтом и Крис.

«Дух Святой к сердцам взывает, грех оставить побуждает».

«Мой Господь, спасибо, за меня ты жизнь отдал».

«Господь грядёт силою и славою. Господь грядёт на облаках».

«Иисус, Иисус, Иисус».

«Все грехи на крест забрал, любовь мне дал».

«Ты умер ради нас, мы будем жить ради тебя».

И всё в таком духе. Прихожанам нравилось, и они, кажется, были счастливы. Хотя я не очень понимаю, как можно быть счастливым, если живёшь для кого-то, кто уже умер. К тому же умер две тысячи лет назад. Впрочем, так ли уж важно, что делает тебя счастливым? Не знаю.

Я думал об этом и не заметил, как вокруг всё изменилось. Прихожане стали раскачиваться, хлопать, вытягивать перед собой пальцы, будто старались ощупать что-то невидимое. Кто-то даже плакал. А потом проповедник раздал цветные флаги. Мэт взял розовый. И теперь все танцевали под музыку, размахивали флагами и подпевали в голос. Мне стало не по себе. Я предпочёл думать о девушке, которая впервые привела сюда Мэта. По его словам, она теперь жила не то в Детройте, не то в Кливленде. И всё это было необычно. Я подумал, что Мэту с той девушкой, наверное, было хорошо, если он до сих пор сюда приходит. А ещё я подумал, что хочу так же приходить куда-то и думать, что мне там было хорошо с Эшли. Почему-то мне приятнее думать о ней в прошедшем времени – так, будто у нас уже всё было, а теперь прошло. Порой я сам себе кажусь странным.

Последнюю песню сыграли три раза подряд, и там было очень много слов про то, как они любят Иисуса. Старушка, сидевшая передо мной, уже тряслась от слёз, и мне было неловко. А потом все стали обниматься. Музыка стихла, музыканты и проповедник ушли, а прихожане ходили по рядам, и обнимались, и говорили друг другу по-русски: «Храни вас Господь». И Мэт обнимался. Даже Крис к этому отнеслась спокойно, а мне стало тошно. Но меня тоже обняли – сначала та плачущая старушка, а потом ещё три человека. И все говорили мне «Храни вас Господь», а я притворялся, что не понимаю русского, и с вымученной улыбкой отвечал по-английски: «Спасибо».