Отступник - Елена Долгова

«Светляка» забрал себе Лунатик, мне достался «грави», а остальное продали. Артефакты можно было неплохо сбыть Сидоровичу на Кордоне, но я туда соваться избегал, а Лунатик один идти почему-то отказался. В результате хабар отчасти пошел дядьке Яру, а кое-что Ганже, бармену в заведении на территории базы.

Этот бар носил характерное название «Глоток свободы».

В этом «Глотке» Лунатик и завел впервые тот разговор, который мне не понравился и в конечном счете привел к событиям, поставившим все вверх дном (хотя, в сущности, ситуация и так была хуже некуда).

— Есть еще интересные вещи, — ровным голосом и глядя перед собой, как бы между прочим, сознался он. — Много вещей.

Пил я в тот вечер мало, поэтому и запомнил разговор почти дословно.

— После большого выброса многое переменилось, — продолжал Лунатик. — На севере открылись проходы в места, где еще никто не шарился, у меня и карта есть.

— Если там никто не шарился, то откуда карта?

Он только дернул плечом. Свет лампочки странным образом отражался в почти прозрачных глазах Лунатика, делая их невероятно честными.

— От парня, который умер в «концлагере».

— Значит, он был в этих местах?

— Получается, что да.

— Первым?

— Может быть, и первым, он умер, я больше ничего не узнал.

— А мне это зачем?

— Я думал, ты согласишься со мной пойти…

Он говорил и говорил про очередной мегаартефакт, такие байки пачками поставляет Зона. Я слушал Лунатика вполуха и уже знал, что никуда с ним не пойду. Некуда было, да и незачем. Он быстро заметил, что момент неподходящий, и отвалил, скрывшись за чужими спинами, — худой, печальный и странный, как всегда. Ко мне тут же подсел уже знакомый «свободовец», тот самый веснушчатый парень, с которым я в самый первый день в Темной долине разговаривал возле блокпоста. Парня звали Экса, в баре он сильно расслабился, а до этого пришел в компании Кости.

В трезвом виде Экса был довольно сдержан, но в нетрезвом любил задирать меня, чем он немедленно и занялся.

— Эй, Моро, а правда, что у вас там, в «Агропроме», прямо в кабинете Крылова висит плакат «Сегодня куришь траву, а завтра служишь „Свободе“»?

— Отвали, — коротко сказал я.

— Смотри не кури, а то Минздрав и расстрельная команда предупреждают…

Он еще нес всякую чушь.

— Не обращай внимания, — сказал мне севший рядом Костя. — Он иногда бывает такой. Тут проблема была с одним мужиком, со Щукиным. Сливал информацию о наших форпостах наемникам на контракте. Экса со своими людьми устал этих наемников гонять, за месяц четыре группы положили. Кстати, не ваша работа?

— Нет. А где теперь этот Щукин?

— Где-где… все там же. Вызван к богу на ковер.

…Я не мог знать наверняка, были ли этот Щукин тем самым информатором Крылова, который бесследно исчез в ту ночь, когда погиб Тихон и начались мои теперешние проблемы. Я вообще ничего о нем не знал и не мог об этом человеке сожалеть. Крысы, вне зависимости от стороны, на которую работали, теперь стали мне противны до гадливости.

Экса, кажется, отчасти протрезвел.

— Кстати, о наемниках, — как ни в чем не бывало начал он. — Я на днях видел двоих. Были они на контракте или нет — не знаю, но один из них прямо у меня на глазах влетел в «жарку» как последний дурак.

— Как это?

— Да так. Шли они гуськом, оба в бронекостюмах «Берилл», какие лица, под шлемами не разберешь. Я сижу неподалеку с детектором, наблюдаю, как воздух дрожит над «жаркой». Они ничего, идут. Я думал, артефакты ищут. Ладно, не маленькие. Идут, на меня ноль внимания. Между ними двоими метров десять. И тут первый влетает в «жарку» с разгону — шурух! Огонь столбом… В общем, от этого парня мало что осталось. Второй, когда это малое осматривал, шлем расстегнул. И тут я вижу, что наемник тот — Бархан.

— Бархан?

— Да, Бархан. Серьезный парень. Киллер.

Костя со стуком поставил стакан.

— Не напутал?

— Нет, не напутал. Он голову бреет и на переносице шрам.

— Бархан на Кордоне отсиживаться не любит, работает по крупным контрактам и просто так не появляется. Ты о нем знаешь? — спросил Костя, на этот раз у меня.

— Что-то слышал.

— Когда на Янтаре потерялся британский журналист, говорят, без Бархана не обошлось. По крайней мере видели их под конец вместе.

— А на кой черт этот журналист вообще сюда полез? Это не его страна, не его война, не его Зона и вообще не его дело.

— Между прочим, Моро, люди должны знать правду, Зона — подарок всему человечеству, а не только таким психам, как ты или Крылов.

— Мне она вовсе не подарок.

— Ну, это как сказать. Вообще-то это для тебя шанс.

— Какой еще шанс?

— Хоть что-нибудь в этой жизни понять. Хотя бы подумать башкой, как ты дошел до жизни такой.

— Никуда я не доходил, все в норме.

— Слушай, ты у нас уже полмесяца живешь. Раньше даже близко бы не сунулся, идейный, а все изменилось почему? Идти тебе некуда. Понимаешь?! Некуда! Для «Долга» ты предатель и дезертир…

— Заткнись.

— Я-то заткнусь, мне-то что, я парень спокойный. Но ты подумай, как дальше будешь жить.

— Как захочу, так и буду.

— Ну-ну… Не обольщайся. У Валерьяна на Кордоне тебя тоже не примут, им с Крыловым ссориться ни к чему. К бандитам сам не сунешься. Для наемников слишком засвечен. С точки зрения вояк, таких, как майор Халецкий, весь «Долг» — в лучшем случае идейные тупицы, а дезертир из «Долга» еще хуже всех остальных. Ну а «Чистое небо»…

— Что?

— Объявился тут новый клан, из болот вылез. В общем, странные они. Но ренегатов точно ненавидят.

— А ты и рад…

— Может, и рад, да. Потому что мы тебя примем, Серега, таким, какой ты есть.

— Даже понимая, что Зону я не люблю и подарком человечеству не считаю?

— Даже понимая.

— Даже зная, как я ваших на хуторе вместе с Рудым положил?

Костя молча кивнул. Он не врал и не прятал глаза, ничего не скрывал. Честно говоря, такое всепрощение меня пришибло. Про то, что в «Свободе» на прошлые дела новичков смотрят сквозь пальцы, я и раньше знал, но не ожидал, что они доходят до такого.

— Удивлен?

— Удивлен.

— У нас все понимают, что ты не предатель, Моро.

Костя старался как мог меня распропагандировать, но я уже сообразил, что они берут и предателей, лишь бы предатель предавал кого-нибудь другого. Я даже хотел сказать это, но промолчал, пожалев святую уверенность Кости в его ценностях.