Военный и промышленный шпионаж. Двенадцать лет службы в разведке - Макс Ронге

К числу типичных двойных агентов относился Алоиз Перизич. Из-за плохой репутации этого человека в 1905 году мы отказались от его услуг, а через два года он написал анонимное письмо с предложением выступить перед начальником Генерального штаба с разоблачением, касавшимся шпионской деятельности дружественной нам державы.

Через соответствующие публикации в газетах с ним была организована встреча одного из офицеров «Эвиденцбюро», на которой Перизич признался, что является итальянским шпионом. При этом он заявил, что готов сделать свои разоблачения лишь при условии освобождения его от ответственности. Такая гарантия ему была дана, но с ограничением, что в случае возобновления своей шпионской деятельности рассчитывать на пощаду он не должен. После этого Перизич сознался в том, что обслуживал и французов.

Далматинские власти[50] взяли его под наблюдение, а в 1909 году он был опознан в Землине[51], откуда часто ездил в Белград в качестве торговца лесом. При аресте у него была найдена австрийская армейская схема, а также военный альманах и словари, служившие шифровальным ключом, что не оставляло сомнений в его истинной профессии. На запрос гарнизонного суда в Аграме касательно агентурного прошлого обвиняемого Генеральный штаб, сославшись на служебную тайну, отвечать отказался, в результате чего Перизича осудили. После отбытия тюремного наказания в 1915 году он снова ускользнул от надзора далматинцев и был рекомендован русским военным атташе в Риме русскому военному атташе в Берне.

Жертвой своей красивой, но очень дорого стоившей «подруги», которая в конце концов предала и его, стал молодой австрийский лейтенант Противенский, состоявший на службе «мадам Бернагу» из располагавшегося на улице Мишодьер парижского пансиона «Ирис». На самом деле это была печально известная подпольная контора, которую часто использовал в своих интересах французский Генеральный штаб. В ходе следствия над этим лейтенантом в моем поле зрения впервые очутился военный дознаватель гауптман Ярослав Кунц, который сам во время мировой войны оказался под подозрением в якобы совершенной им государственной измене. Но во время многочисленных с ним встреч, происходивших по воле судьбы, я ни разу не замечал у него, что называется, «национальной жилки». Это был основательный, с крепкой хваткой и скорее наводивший страх, чем использующий дипломатические приемы следователь. Тем не менее позднее он стал генералом и главным дознавателем в Чехословакии.

Здесь уместно будет привести еще один пример. Сапожный подмастерье Баста, уже понесший кару за подделку документов, в 1909 году служил рядовым пехотинцем в 28-м пехотном пражском полку. На столе своего командира батальона он нашел несколько схем, оставшихся после маневров, снял с них копии и предложил их итальянскому посольству в Вене. Арестованный по наводке доброжелателя и прижатый к стене, Баста указал на одного совершенно непричастного к делу фельдфебеля как на подстрекателя к совершению предательства.

Этот пример наглядно показывает, как легко беспечность может спровоцировать преступление, а легкомысленное обращение с документами, оставление без присмотра приказов и неосторожно ведущиеся разговоры — создать для шпиона благоприятную возможность для проникновения в секреты. И тем не менее, несмотря на все предостережения, канцелярская дисциплина соблюдается не всегда достаточно строго, а разница между понятиями «не подлежит разглашению» и «секретно» не везде находит должного понимания. Часто служебная записка о болезни какого-нибудь лейтенанта содержится более аккуратно, чем секретный документ.

В качестве другой иллюстрации, какими бывают предатели, можно сказать и о доносившем на своих коллег шпионе Миодраговиче, и о занимавшемся шпионажем чуть ли не с детства профессиональном шпионе Брониславе Дирче. Обоих арестовали благодаря сотрудничеству с германским Генеральным штабом. Показательным является также шпион-дезертир Питковский, которого выдал Миодрагович.

В конце 1909 — начале 1910 года был обезврежен опасный шпионский центр. В ноябре 1909 года «Эвиденцбюро» стало известно о том, что один австриец передал итальянскому Генеральному штабу ряд военных документов за 2000 лир, и его фотография, на которой он был изображен на фоне памятника Гете в Риме, легла в качестве доказательства в ящик моего письменного стола. Его опознали в качестве служащего склада артиллерийских орудий по фамилии Кречмар, после чего за ним с любовницей был установлен негласный полицейский надзор, чтобы в подходящий момент арестовать вместе с возможными сообщниками. И вот однажды его заметили идущим по неосвещенной аллее в сквере позади венского центрального рынка вместе с русским военным атташе полковником Марченко. А вскоре выяснилось, что он работал не только на русских и итальянцев, но и на французов тоже.

Моим первым импульсом было желание арестовать предателя во время очередного свидания с Марченко, из-за чего русский военный атташе оказался бы в весьма щекотливом положении. Ведь ему пришлось бы предъявить свои документы, чтобы избежать ареста, воспользовавшись дипломатической неприкосновенностью. Но это намерение натолкнулось на колебания полиции, опасавшейся, что в последний момент что-то пойдет не так, а также возможного порицания со стороны министерства иностранных дел. Ведь такое противоречило обычно практиковавшемуся в то время мягкому обхождению с дипломатическими работниками. Тогда было решено провести неожиданный обыск на квартире Кречмара и его зятя, работавшего пиротехником, что и было осуществлено полицейскими комиссарами Тандлером и доктором Поллаком вечером 15 января 1910 года. Члены военной комиссии, в том числе военный дознаватель гауптман Вор-личек и я, всю ночь просматривали найденный материал, и было уже совсем светло, когда мы, тяжело нагруженные, отправились в обратный путь.

В дальнейшем выяснилось, что Кречмар начиная с 1899 года шпионил в интересах тогдашнего русского военного атташе, с 1902 года — французов, а с 1906 года — и итальянцев. При этом он заработал всего лишь 51 000 крон. За свою большую доверчивость, вылившуюся в пособничество, поплатился увольнением его друг — и без того находившийся на пенсии управляющий арсеналом морской секции, а также штрафом его тесть. Пострадали и пятеро офицеров артиллерийского депо, которых приговорили не только к большому штрафу, но и отправили в отставку.

На этот раз граф Эренталь, который обычно с негодованием относился к инцидентам, вызванным деятельностью наших агентов, воспринял случай с Марченко очень снисходительно и лишь дал понять русскому поверенному в делах Свербееву, что для австрийской стороны желателен скорейший уход полковника в отпуск без возвращения его в Вену. Однако при этом его больше всего заботило, чтобы возникшая неловкая ситуация разрешилась максимально тактично, о чем он и написал военному министру генералу от инфантерии барону Францу Ксаверу фон Шенаиху. Марченко не воспринял произошедшее как трагедию и даже побывал на очередном придворном балу, на котором, впрочем, кайзер Франц-Иосиф его «не замечал».