Уроки милосердия - Джоди Пиколт

С другой стороны, почему он должен был об этом говорить? К этой стороне его жизни я не имею никакого отношения.

Когда я отъезжаю от дома, понимаю, что не стану бронировать билеты в Канзас-Сити. Никогда.

Однако вместо того, чтобы отправиться домой, я ловлю себя на том, что ищу в телефоне адрес Джозефа. Он живет в конце какого-то тупика. Я паркуюсь у тротуара, пытаясь выдумать причину, по которой к нему заглянула, когда он стучит в окно моей машины.

— Значит, это все-таки вы, — говорит Джозеф.

Он держит конец Евиного поводка. Собачка кругами танцует у его ног.

— Что привело вас в наши края? — спрашивает он.

Я решаю, что скажу, будто оказалась здесь случайно, не туда свернула. Или что поблизости живет моя подруга. Но в конечном итоге выкладываю правду.

— Вы, — отвечаю я.

Его лицо расплывается в улыбке.

— В таком случае вы должны остаться на чай, — настойчиво говорит он.

Дом его обставлен не так, как я ожидала. Здесь стоят обитые ситцем диваны с кружевными салфеточками на спинках, на пыльном камине — фотографии, на полке — коллекция немецких фарфоровых фигурок. Во всем ощущается незримое присутствие женщины.

— Вы женаты, — бормочу я.

— Был женат, — отвечает Джозеф. — На Марте. Целый пятьдесят один счастливый и один не такой счастливый год.

Наверное, именно поэтому он стал посещать занятия по групповой терапии.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже, — тяжело вздыхает он. Он достает из своей кружки пакетик чая и аккуратно наматывает ниточку от него на ложку. — По средам вечером она напоминала мне, чтобы я вынес мусорный контейнер к тротуару. За целых пятьдесят лет я ни разу этого не забыл. Но она никогда не доверяла моей памяти. Сводила меня с ума. А теперь я все бы отдал, чтобы еще раз услышать ее голос.

— А меня чуть не отчислили из колледжа, — признаюсь я. — Мама в буквальном смысле переехала в мою комнату в общаге, стаскивала меня с кровати и силой заставляла учиться. Я чувствовала себя полнейшей неудачницей. А сейчас я понимаю, как мне повезло. — Я опускаю руку и глажу Еву по шелковистой головке. — Джозеф! — окликаю я. — Вам когда-нибудь казалось, что вы ее теряете? Что больше не слышите в голове ее высокий голос? Не можете вспомнить, как пахли ее духи?

Он качает головой.

— У меня другая проблема, — отвечает он. — Я его забыть не могу.

— Его?

— Ее, — поправляет сам себя Джозеф. — Постоянно путаю немецкие и английские слова.

Мой взгляд останавливается на шахматной доске у Джозефа за спиной. Все фигурки искусно вырезаны: пешки в форме крошечных единорогов, ладьи стали кентаврами, кони — парой крылатых Пегасов. Русалочий хвост королевы обвивает основание фигурки, король-вампир откинул голову назад и обнажил клыки.

— Невероятно, — выдыхаю я и делаю шаг вперед, чтобы лучше рассмотреть. — Ничего подобного никогда не видела.

Джозеф смеется.

— Потому что эти шахматы сделаны в единственном экземпляре. Семейная ценность.

Я с еще бóльшим восхищением взираю на шахматную доску, на гладкую инкрустацию вишни и мрамора, на крошечные глазки русалки из драгоценных камней.

— Какая красота!

— Да. Мой брат был очень хорошим мастером, — негромко говорит Джозеф.

— Он сам это вырезал? — Я беру короля-вампира, провожу пальцем по гладкому, скользкому черепу фигурки. — Вы играете в шахматы? — спрашиваю я.

— Уже сто лет не играл. У Марты не было терпения для этой игры. — Он поднимает взгляд. — А вы?

— Не очень хорошо. Приходится думать на пять шагов вперед.

— Все дело в стратегии, — поясняет Джозеф. — Нужно защитить короля.

— А почему мифические создания? — удивляюсь я.

— Мой брат верил в разного рода мифических созданий: в фей, драконов, оборотней, честных людей…

Я ловлю себя на мысли об Адаме, о его дочери, которая кашляет, пока педиатр слушает ее легкие.

— Может быть, — говорю я, — вы научите меня тому, что знаете сами.

Джозеф стал в «Хлебе нашем насущном» постоянным посетителем: приходил незадолго до закрытия, чтобы мы могли полчасика поболтать до того, как он отправится спать, а я примусь за работу. Когда появляется Джозеф, Рокко кричит мне в кухню, называет его моим «дружком». Мэри приносит ему отросток из сада — лилейник — и рассказывает, как правильно посадить это растение в его саду за домом. Она начинает верить, что после того, как она закрывает булочную, я провожаю Джозефа домой. Печенье для собак, которое я пеку для Евы, стало новым блюдом в нашем меню.

Мы обсуждаем моих школьных учителей, которые преподавали в одно время с Джозефом: мистера Мучника, у которого однажды упал парик, когда он заснул над контрольными по проверке академических способностей; мисс Фьеро, которая приводила своего малыша в школу, когда няня болела, и засовывала его в компьютерный класс, где он играл в игру «Улица Сезам». Обсуждаем рецепт штруделя, который пекла его бабушка. Он рассказывает мне о предшественнике Евы, шнауцере по кличке Вили, который, бывало, обматывался туалетной бумагой, как мумия, если хозяева случайно оставляли дверь туалета открытой. Джозеф признается, что трудно стало коротать свободное время, когда он не работает и не занимается волонтерской деятельностью.

Что касается меня, то я рассказываю, например, о том, что уже смирилась с тем, что останусь в старых девах. Рассказываю Джозефу о том времени, когда мы с мамой вместе ходили по магазинам, как она залезла в слишком узкий сарафан, который нам пришлось купить, чтобы позже разорвать и снять. Рассказываю ему, как на протяжении нескольких лет после этого инцидента, стоило произнести слово «сарафан», и мы обе покатывались со смеху. Рассказываю, как папа каждый год во время седера читал молитву голосом Дональда Дака, и не потому, что не почитал традиции, а потому, что его маленькие доченьки при этом весело смеялись. Рассказываю, как в дни рождения мама разрешала нам на завтрак лакомиться любимыми десертами, как умела угадывать температуру с точностью до двух десятых градуса, лишь прикоснувшись ко лбу, когда кто-то заболевал. Рассказываю, как в детстве я была уверена, что у меня в шкафу живет чудовище, и папа целый месяц спал сидя, опираясь спиной о раздвижную, обитую филенками дверь шкафа, чтобы зверь не мог выбраться оттуда среди ночи. Рассказываю, что мама учила меня заправлять кровать, как это делают в больницах. А папа учил выплевывать сквозь зубы семечки дыни. Каждое воспоминание похоже на бумажный цветок, который достает из рукава фокусник: только что его не было видно, и вот он уже такой реальный и яркий, что невозможно представить, как его до сих пор не было видно. И подобно этим бумажным цветам, которые вытащили на свет Божий, воспоминания невозможно спрятать назад.

Я ловлю себя на том, что отменяю свидание с Адамом, чтобы провести часок в гостях у Джозефа, поиграть в шахматы, пока глаза не начнут слипаться и я вынуждена буду ехать домой, чтобы немного поспать. Он учит меня следить за центром доски и сдаваться только в случае абсолютного поражения; учит оценивать местоположение каждого коня и слона, ладьи и пешки, чтобы я могла принимать правильные решения.