Крепостная маркиза - Лариса Шкатула
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако как изменили Агриппину происшедшие с нею события! Теперь она прямо-таки философски рассуждает. Послушал бы ее Вольтер! Что есть верность, что не есть верность и кому ее хранить… Человек, когда хочет себя оправдать, любую философию под свои рассуждения подведет. Агриппина не хочет обвинений в неверности, вот и придумала для себя собственные категории верности… Но, наверное, не Софье ее судить.
— Сейчас я тоже кое в чем признаюсь, — понизила она голос, подвинувшись к Агриппине, — а ты поклянись, что ничего никому не скажешь.
— Богом клянусь! — Агриппина прижала руку к груди, словно призывая в свидетели собственное сердце.
— Дело в том, что я теперь замужняя женщина.
— Правда?! — Агриппина ахнула и расплылась в улыбке. Но тут же вспомнила о клятве и нахмурилась. — А почему об этом нельзя никому говорить? Он низкого сословия, из простых людей?
— Он — князь, — сказала Соня и тяжело вздохнула.
А потом вдруг ее прорвало, и она заговорила, торопясь и сбиваясь, но отчего-то в полной уверенности, что Агриппина ее не осудит. Другая непременно бы запричитала — как же так, взять да и отказаться от мужа! А ежели его поступку имеются причины? Вполне достойное объяснение?
Но бывшая служанка княжны ответила вовсе не так, как Соня ожидала.
— Значит, Григорий Васильевич все-таки разверз уста… — понимающе кивнула она и, поймав удивленный взгляд Софьи, пояснила:
— Я в одной лавчонке Дежансона русскую книжку купила… Должно быть, какая-то знатная дама, на воды приехавшая, забыла ее тут, вот хозяин и решил хоть копейку с нее урвать.
Су по-ихнему. Поначалу, как мой интерес заметил, он такую цену загнул, не приведи господь! Тогда я притворилась, что ухожу, он и давай звать: «Мадемуазель! Мадемуазель!» Хотя и знал, пройдоха, что я теперь маркиза и по-ихнему — мадам. В общем, купила я книжку, прочитала. Так что много слов красивых знаю… — Григорий Васильевич вовсе не уста разверз, а свои, пардон, панталоны, — перебив Агриппину, неуклюже пошутила Соня.
— Ну и как, вам понравилось выполнять супружеские обязанности? — жадно поинтересовалась Агриппина, и Соня едва не состроила свирепое лицо: что позволяет себе ее служанка?!
Пардон, как можно было забыть, она ведь знатная женщина, мадам маркиза… И думается, Соня с Агриппиной теперь как бы две подружки. Но говорить о сокровенном… Впрочем, об этом ее никто и не спрашивает, можно ведь сказать только «да» или «нет»…
— Не очень, — честно призналась Соня.
— Это плохо, — покачала головой Агриппина. — Эмиль говорит, что на свете мало мужчин, которые умеют доставить женщине настоящее удовольствие.
А все потому, что только о себе и думают. Французы, говорит Эмиль, единственная нация, у которой мужчины женщине служат. Они так и говорят: «Что хочет женщина, то хочет бог!»
— Ну уж и служат! — фыркнула Соня. — Поверь, французы-мужчины так же думают о своем благе, как мужчины других наций… Может, они лишь похитрее? И лучше умеют свой интерес скрывать? Однако как бойко ты защищаешь своего Эмиля!
— Думаю, если бы вы сами попробовали такого мужчину, как он, тоже стали бы его защищать… Ой, простите, княжна, это я нечаянно!
— Да ладно уж!
Соня сделала вид, что ей все равно. Хотя ее и задело, что какой-то слуга в постели ведет себя куда более по-рыцарски, чем ее супруг — князь.
Наверное, Агриппине не стоит более в Россию возвращаться. Или ехать, как говорится, со своим самоваром, то есть с Эмилем? Нет, российские мужчины, хоть и аристократы, вряд ли Агриппину поймут. С ее новыми-то знаниями! Вряд ли она теперь сможет удовлетвориться ролью женщины, всего лишь покорной мужчине, не обращающему внимания на ее собственные желания.
Агриппина продолжала рассказывать, полагая, что ее бывшей хозяйке должно быть интересно услышать то, о чем она прежде не слыхала. Раз уж княжна теперь не девица, а замужняя женщина, то можно.
— Его хозяин, Флоримон, пока не догадался красивых девушек воровать да продавать за большие деньги, некоторым знатным женщинам Эмиля тайно одалживал. Правда, опасно это было. Мужчины сами-то любят греховодничать, а когда женщина к блуду склоняется, ох как не любят! Некоторые, сказывают, нарочно людей для этого нанимают — за своими женами следить. А если жену застанут с любовником, то могут и убить. И суд такого мужа оправдает… Выходит, у всякой женщины выбор небольшой: либо замуж идти, либо в дом терпимости, а чтобы просто так — ни-ни! Думаю, в этом несправедливости очень много…
— Можно еще в монастырь уйти. Стать христовой невестой.
— Думаю, к такому делу тоже талант особый требуется…
— Призвание, — подсказала Соня.
— Может, и так, а только не по мне это. Уж лучше…
— Ты бы пошла в дом терпимости? — ужаснулась Соня.
— Но я… это… не смогла бы целыми днями молиться.
Соня усмехнулась. Не знаешь тут, плакать или смеяться. Целыми днями молиться девочка не смогла бы, а целыми днями предаваться похоти, кажется, ей отрадней. Куда делась прежняя Агриппина, девушка скромная и богобоязненная?
— Хватит, не будем богохульствовать, а то и я с тобой стала о таком болтать, что услышь моя покойная матушка… досталось бы нам с тобой на орехи!
— Это точно. Мария Владиславовна руку тяжелую имела, — сказала Агриппина, но тут же спохватилась и проговорила:
— Справедливая была женщина.
— Мы что-то в другую сторону ушли, — заметила Соня, которую откровения бывшей служанки не то чтобы коробили, а смущали непривычной вольностью. — Ты говорила о том, что Флоримон отдавал своего слугу внаем. Именно внаем, как сдают» например, карету, за плату?
— Конечно, за плату. Нетто за так? Есть женщины, которые без этого не могут, а муж или помер, или болеет, как вот у меня…
Агриппина пригорюнилась.
— А тебе в замке-то нравится жить? — решила отвлечь ее от печальных раздумий Соня.
— Да в общем нравится. В замке кому ж не понравится? Все так богато, благородно, с нашим домом в Петербурге и не сравнить! Но если приглядеться, видно, что давно к нему рук не прикладывали. Занавески, к примеру, выгоревшие, мебель старая, развалится вот-вот. Каких этот замок деньжищ потребует, ежели здесь обосноваться как следует! Нет, я бы хотела домик небольшой да ладный, без всяких там ходов и подземелий…
— А чем тебе подземелья не нравятся?
— Подземелье! Вы послушайте, даже слово это какое-то холодное, страшное: под землей…
— Чего можно бояться в таком замке, как этот?
— Ой, не скажите, княжна! Именно в нашем замке недавно привидение поселилось. Пугает. У нас-то в Петербурге, ежели эдакое где водилось, люди там жить остерегались. А тут… вроде как положено, чтобы в замках привидения водились. На мой взгляд — не по-божески это! Ночью спишь, а оно внизу завывает. Нынче вроде примолкло. Дня три, пожалуй, как выть перестало… Я-то дом в Петербурге помянула не с тем, чтобы его хаять. Наоборот. Дом наш хоть и небольшой был, а ладный да теплый. Вы помните, чтобы мы в нем когда-нибудь и в лютые зимы замерзали?