Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих

— Вот уж наградил так наградил. Из огня да в полымя. Днем на дорогу!

— Не дрейфь, солдат! Мы там такой коридор расчистили!

— Можно гулять, как по аллее со шмарой!

— Оно и со шмарой ночью сподручнее.

— Эх, была бы шмара…

— Ладно. Двинулись.

Захват разомкнулся. Сильные руки схватили Юргена за плечи, встряхнули, поставили посреди рва.

— Давай, марш, айн, цвай, драй!

За словами последовал легкий тычок между лопаток. Юрген, опустив голову, медленно пошел вперед по бесконечным ходам сообщения. Поворачивал, следуя направляющему нажиму руки Павла, сторонился, прижимаясь к стенке, если в поле зрения попадали бегущие или бредущие ноги. Глаз он не поднимал, испытывая и стыд, и унижение, и досаду. Поражение есть поражение. Черт с ней, с чужой войной, он проиграл личную схватку. А он этого с детства не любил. Да и плен — препоганая штука, как ни крути. Лагерь — он везде лагерь. Еще хуже армии. Он прошел и то, и другое, так что мог сравнивать.

— Тпру, — тихо сказал Павел и положил руку ему на плечо.

Перед ними была стенка окопа. Юрген поднял, наконец, глаза. Бруствер. Голубое небо. Между бруствером и небом плывут желтоватые тротиловые облака. Павел осторожно высунулся над бруствером, потянул за собой Юргена. Тот тоже высунулся самую малость, открыл узкую смотровую щель между надвинутой на лоб каской и поверхностью земли, обозрел окрестности. Они были в первом ряду окопов по другую сторону высоты. Перед ними был пологий спуск без единого торчащего вверх кустика. Земля вокруг свежих воронок искрилась на солнце. Рядом лежали тела, расцвечивая красным однотонную весеннюю грязь. Метрах в двухстах от них, на невысокой насыпи, пролегала дорога. Почти вплотную к ней подступала высокая отвесная стена леса. Справа и слева, на концах подковы немецких позиций, огибающих высоту, шел бой, оттуда доносился стрекот пулеметов и автоматов, разрывы ручных гранат. Вдруг бабахнуло сзади, куда громче, и еще раз, и еще — немцы возобновили артиллерийский обстрел высоты.

— Здесь становится жарко, — тихо сказал Павел, — ну, давай вперед, короткими перебежками — и без глупостей.

Первейшей глупостью было оставаться на высоте. Юрген без дополнительных понуканий перебрался через бруствер и бросился вперед. Просвистела пуля, он упал на землю. Выдохнул, вскочил, пробежал шагов десять. Опять просвистела пуля — опять упал, запоздало сообразив, что уж коли просвистела мимо, так, значит, мимо, чего и падать. А еще сообразил, что это не по нему стреляют, что это шальные пули от боя, идущего по обеим сторонам. А от шальной пули как убережешься? Она же шальная. Бежишь ты во весь рост или на земле лежишь, затаившись, она тебя найдет, если захочет. Так что лучше не искушать.

И Юрген во всю прыть помчался к дороге, нырнул в спасительную глубину придорожной канавы. Через пару минут рядом с ним плюхнулся Павел.

— Здоров ты бегать, — сказал он, тяжело отдуваясь, — а теперь — бросок через дорогу. Резко. Эх, черт, как на блюдечке будем!

— Им сейчас не до нас, — сказал Юрген.

— Кому — им?

— Да всем.

— Тоже верно. Ну, давай.

Юрген рывком взметнулся на дорогу, кувыркнулся, в который раз помянув недобрым словом длинные полы шинели, и скатился в канаву с другой стороны.

— Ловко, — одобрительно заметил Павел, — теперь самое опасное — последние метры.

— Почему самое опасное?

— Так получается. Смотришь: вот они, свои, совсем рядом, рукой подать. Ну и припускаешь, как лошадь к дому. И об опасности забываешь, кажется, что если товарищи рядом, то они тебя защитят, прикроют. Тут-то пуля тебя и достает.

— Так рассказываешь, будто с тобой было.

— Нет, не со мной. Друг у меня так погиб. У меня его радостная улыбка, последняя, вот тут, — он ударил кулаком по левой стороне груди, — и тут, — он постучал по лбу.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — сказал Юрген.

Сказал и сам удивился — откуда взялось?

— Правильно понимаешь, товарищ.

Тут уж Павел удивился непроизвольно вырвавшемуся «товарищ». Они посмотрели на озадаченные физиономии друг друга, усмехнулись и одновременно перевели взгляды на лес.

Отсюда, вблизи, уже не казалось, что лес почти вплотную подступает к дороге. «Почти» составляло метров тридцать-сорок. Все деревья в этой полосе были спилены, лишь пеньки торчали. Стволы деревьев пошли, наверно, на строительство укреплений на высоте, а ветки сожгли. Кусты тоже вырубили, виднелась лишь чахлая прошлогодняя поросль. Зато лес прямо перед ними был густой, с буйно разросшимся подлеском, в котором угадывалось несколько пробитых проходов. С десяток рухнувших елей, перебитых снарядами где посередине, где почти у самого основания, надежно скрывали от взглядов то, что было в лесу. Слева, метрах в двухстах, была поляна, на которой разместилась батарея, бившая по немецким позициям. На прогалине справа высился вал свежевырытой земли, из-за него одна за другой взлетали вверх мины.

— Нам сюда, — сказал Павел, показывая рукой на лес перед ними, — держись вплотную за мной, мало ли что.

Так, гуськом, они и вбежали в прорубленный в подлеске туннель и через несколько шагов оказались в окружении товарищей Павла, таких же, как он, солдат без всяких знаков различий, небритых и расхристанных, всех возрастов, от желторотых, даже по меркам Юргена, юнцов до дядек лет под пятьдесят.

— Колотовкин, живой! — слышалось со всех сторон.

Юрген даже подумал, что за давностью лет он подзабыл русский язык или что-то в нем за эти годы изменилось, что слово «живой» означает сейчас «привет».

На Юргена поначалу никто не обращал внимания. Наконец кто-то спросил:

— Твой?

— Мой, — с гордостью ответил Павел, — приказано в тыл отконвоировать. Эй, фриц, хенде хох! То есть руки за спину, шаг вправо, шаг влево — попытка побега, прыжок на месте — провокация, стреляю без предупреждения.

Юрген не понял, что в этой тираде вызвало бурный общий смех. Он заложил руки за спину и тут же подумал, что это была ошибка. Но никто не заметил этого, все еще пуще рассмеялись. Что-то уперлось в спину Юргену. Штык, догадался он.

— Вперед, — скомандовал Павел.

— Форвертс, — донеслась подсказка из толпы.

По мере того как они углублялись в лес, тот наполнялся людьми, шалашами, палатками. Все сильнее заглушали отзвуки идущего боя самые что ни на есть мирные звуки: стук топора, потрескивание еловых веток в горящих там и тут кострах, смех сидящих вокруг них солдат, ржание лошадей. Кто-то тихо напевал песню, в которой Юрген не понял ни слова. Он с любопытством посмотрел на певца. Круглое, как циркулем очерченное лицо, узкие щелочки раскосых глаз, редкие волосинки по низу скул. Юрген таких и не видал. Как-то через их деревню проехали башкиры, дикие люди, сказал тогда отец, но это был не башкир. А вот еще один, и еще, отмечал про себя Юрген. Скоро все лица вокруг слились в одно.