Месседж от покойника - Александр Грич

А бывают люди, которые эти темные стороны своей биографии превозмогают, уходят от них, не стесняются о них говорить — и, похоже, они как раз ближе к преодолению темных сторон своей личности.

Но у сотрудников музея никаких драматических поворотов в судьбах не было. Если не считать Джинну и ее своеобразную личную жизнь… Лайон взял ее на заметку, но слишком уж демонстративно женщина эта делала все, что делала. Не похоже, чтобы за этим что-то скрывалось.

Айлин Меттль показалась Лайону достойной доверительной беседы. И они обсудили с ней всех ее сотрудников и заказчиков. В этой беседе предварительные впечатления Лайона, в общем, подтвердились.

В ходе разговора О’Рэйли вдруг вспомнил, что уже не первый день собирается о чем-то спросить, да все забывает.

— Айлин, я и мои коллеги о чем только не говорили с вами в эти дни. Но вот такой простенький вопросик: а не пропало ли в музее еще что-нибудь, кроме Чаши?

Насколько знал Лайон, никто из полицейских, из Группы или из страховой компании об этом сотрудников музея не спрашивал. В самом деле — когда крадут предмет ценой в миллионы долларов, какие еще могут быть пропажи? Но, судя по реакции Меттль, Лайон понял, что задал хороший вопрос.

Ответила на него Айлин с явной неохотой, но тут уж, как говорится, деваться было некуда. И философия отвечающего в данном случае очень понятна: когда тебя не спрашивают, а ты не отвечаешь — нет ни лжи, ни обмана. Когда задан напрямую конкретный вопрос — надо говорить, никуда не денешься. Не может же руководитель музея заявить, что не помнит о пропажах…

— Пропало золотое колье с рубинами. Итальянской работы. Восемнадцатый век. Автор неизвестен, но вещь ценная.

— Насколько ценная?

— Многие десятки тысяч. Но ведь вы, наверное, не представляете себе, и ваши коллеги тоже, что, скажем, украденную Чашу продать — совершенно невозможно. Потому что она узнаваема. Колье продать, конечно, легче, хотя тоже непросто.

О’Рэйли улыбнулся:

— Госпожа Меттль, вы ведь много лет профессионально занимаетесь искусством, верно? И вы знаете, конечно, какой странный и порой страшный народ — эти любители искусства, особенно — уникальных работ. Я, признаюсь, совершенно не думал об этой стороне дела — как реализовать Чашу. Для меня очевидно, что те, кто шел на это похищение, имели совершенно конкретный и подтвержденный заказ. А иначе никто не стал бы рисковать. С колье действительно иначе. У вас есть его фото? Описание?

— Конечно, есть все, — сказала Меттль раздраженно. — У нас же, в конце концов, музей.

— Я буду благодарен, — заметил Лайон мягко, — если вы распорядитесь, чтобы сюда срочно принесли все документы касательно этого колье. А у вас мне хочется узнать: почему в разговорах с нашими сотрудниками и с полицейскими ни вы, ни ваши коллеги ни словом не обмолвились об этой пропаже?

— А меня никто и не спрашивал, — парировала Айлин с некоторым даже вызовом. — Все вопросы были — Чаша, Чаша и только Чаша…

— Но вы-то сами сразу заметили пропажу?

— Не в ту же минуту… — Айлин припоминала, — и не в тот же час даже. По-моему, к концу дня мы хватились…

— Кто конкретно, не помните?

— Как же не помню? Джинна. У нас, видите ли, распределение обязанностей. Я больше занимаюсь новыми экспозициями, обменами, приобретениями… Она визуально знает наши экспонаты в зале наизусть. Пожалуй, лучше, чем я. Вот она и пришла к концу дня в тревоге насчет колье.

— Его тяжело было украсть? Имею в виду — технически?

— Да нет… Наши витрины можно легко открыть перочинным ножом. Обычно у нас посетителей — единицы, в зале охранник постоянно дежурит.

— Что-то еще?

— А больше ничего, — спародировала его значительный тон Айлин. — Не считая моих надежд на спокойную работу и прибавку к жалованью.

В тот же день О’Рэйли объехал трех ювелирных экспертов Лос-Анджелеса, которых знал по предыдущей работе. Первые двое смотрели на фото, значительно покачивали головами и пожимали плечами: «Ничего не знаем». Зато третий, Райз Хэйли, спросил удивленно:

— А что вы так поздно?

— В каком смысле — поздно? — искренне удивился О’Рэйли.

— Я вашим ребятам еще неделю назад сказал, что мне эту вещь показывали… Интересовались ценой.

— Каким ребятам, из Блемдэйла?

— Ну да.

— И что же? — поинтересовался Лайон с равнодушным видом.

— Да ничего. Сказали, что таких краж у них не числится.

— Может быть… Текучка, знаете ли, заедает, — пробормотал Лайон неискренне. Корпоративная солидарность — мать их, этих блемдэйлских сыщиков, так! — Но вы, конечно, помните человека, который его показывал?

— Он такой мужик… Колоритный. Зовут Лео. Говорит с немецким акцентом… Дай я в свою записную взгляну — я компьютеру не доверяю, я человек старомодный.

Рейз долго мусолил потрепанную записную книжку и наконец торжествующе поднял вверх желтый прокуренный палец.

— Вот он, голубчик! Я же знал, что он у меня есть. Лео Петкунас. И даже телефон имею, если хотите.

* * *

Хопкинс в очередной раз уехал куда-то в Южную Америку по срочному вызову, оставив дело Ставиского Потемкину. Впрочем, окружающие привыкли к тому, что в отсутствие Хопкинса самые важные дела в его подразделении ведет этот молчаливый светловолосый человек с темными бровями и аккуратно подстриженными темными усами, с ямкой на подбородке и небольшим шрамом на правой щеке. У него был совершенный американский английский, в котором разве что профессиональное ухо могло различить легкий нью-йоркский акцент, отличная боевая подготовка — это довелось проверить в показательных схватках офицерам соседних подразделений. И еще отличался он любовью к европейской литературе, проявлявшейся в том, что иногда цитировал в разговорах писателей, собеседникам совершенно незнакомых. Потемкин, правда, старался этого избегать — но не всегда получалось. А в организациях, подобных Группе, не забывается ничего — ни плохое, ни хорошее…

Этот вечер Потемкин освободил от текущих работ. В любом деле должно быть пространство, внешне ничем не занятое. Но без него ничего не может существовать.

О, любимый учитель Потемкина — Бене! Чему он учил в спецшколе?

«Помните, ребята, о роли пустоты в нашей жизни и в нашей работе! — И, увидев недоуменные взоры, на него устремленные, Бене продолжал: — Есть такая вещь — дао. Таинственная книжка из тридцати-сорока страниц, которая переведена на все языки мира. И которую читают и изучают люди уже две с половиной тысячи лет. У нас сейчас не урок философии, но в этой книжке здорово говорится о роли пустоты. Представьте себе — в чем ценность дома? Вазы? Любого сосуда вообще? Колеса? — Бене улыбался и глядел на пятнадцать молодых людей, внимательно слушавших его в небольшой светлой аудитории с двумя окнами. Слушали-то ребята внимательно, но ровно ничего не понимали, и Бене продолжал терпеливо: — Дао отвечает: ценность этих предметов — в пустоте. Ибо как жить в доме, если он не пуст? Как налить воду в вазу, если она не пуста? Думайте о том, чтобы в вашей жизни была пустота — потому что без нее нет настоящей полноты жизни. И нашей работы — тем более».