Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного - Наталья Павлищева

Для «взрослого» Мустафы они были слишком малы, шехзаде воспринимал братьев скорее как забавные игрушки, которые потом за ненадобностью можно уничтожить. Сказывалось воспитание янычар, нет, наследник вовсе не был кровожадным, как и те, кто его воспитал, но янычары не ведали жалости к поверженным врагам, это недопустимо, невольно они внушали это же и Мустафе.

А потом вдруг выяснилось, что Мехмеда и Михримах научили многому из того, что не знал Мустафа. Не потому, что учителя были лучше, просто направленность иная.

– Ибрагим-паша, я тоже хочу учиться итальянскому языку, Мехмед и Михримах уже много знают и легко говорят.

Да, старшие дети Хуррем действительно владели итальянским благодаря ее рабыне-итальянке, которая по просьбе их матери разговаривала с детьми только на этом языке. В детстве обучение идет легче, особенно в игре, и учиться вдвоем, постоянно соперничая, как это делали брат и сестра, тоже легче. Мустафе пришлось догонять, а это было неприятно. Покровительственное отношение к младшему брату таяло на глазах.

А тут еще вражда между Махидевран и Ибрагимом с одной стороны и Хуррем с другой. Невольно у Мустафы зрела уверенность, что ему мешают братья и их мать, а что касается султана, так он на троне временно, пока сам Мустафа не научится всему, что необходимо для мудрого правителя и полководца.

Осознав, что со временем сядет на место отца, Мустафа принялся учиться с удвоенной энергией, в том числе и владению оружием. Янычары не могли нарадоваться.

Понимал ли Ибрагим, что играет с огнем, что научить будущего правителя владеть саблей далеко не все и вовсе не главное, что султан может вообще не держать саблю в руках (хотя для популярности у янычар это обязательно), главное, чтобы он умел толково руководить и назначать на ответственные посты людей.

О чем думал Ибрагим-паша, на что надеялся? Можно с уверенностью сказать, что думал о себе и надеялся удержаться на посту великого визиря и при следующем султане, считая таковым Мустафу.

После очередного унижения (и Махидевран, и сам Мустафа восприняли праздник обрезания, устроенный сразу трем сыновьям – Мустафе, Селиму и Баязиду – именно так), старший шехзаде отправился в качестве наместника в… Караман.

Вообще-то, наследники правили Манисой, благословенной, богатой Манисой. Там же сидел и сам Сулейман перед тем как стать султаном.

Это был удар и для Мустафы, уже привыкшего к мысли о своем будущем правлении, и для его матери Махидевран, и для янычар, и для Ибрагима, попросту терявшего влияние на будущего султана. Но Сулейман считал, что четырнадцатилетнему мальчишке, как бы тот ни был умен и развит, какие бы у него ни были разумные советчики, доверять главную провинцию, поставляющую султанов, рановато.

В ответ на недоумение валиде, коротко объяснил:

– Успеет еще. Пусть поучится в Карамане, чтобы потом показать себя в Манисе с лучшей стороны. Я не завтра умру, придет и его время.

Если в душе Мустафы и не было неприязни к отцу, то теперь она имела все основания возникнуть. Караман по сравнению с Манисой унижение, зря султан начал с этого. Но в действиях Сулеймана был свой резон, иметь под боком в Стамбуле наследника, еще не способного править, но уже способного сесть на трон, опасно. Пусть пока набирается опыта, и лучше, если он будет набираться опыта подальше.

За годы пребывания в Карамане Мустафа поверил в свои силы, освоился с положением наместника, привык к склоненным перед ним головам и опущенным взорам, привык, что он главный и его слово непререкаемо.

Конечно, советовался во всем, даже просто перепоручал дела, но именно положение наместника сделало Мустафу Мустафой – уверенным в себе, даже чуть надменным. Он твердо уверовал, что скоро станет султаном – правителем огромной империи, а пребывание в Карамане временная мера, чтобы научиться не смущаться перед теми, кто ниже, кто зависим.

Научился, в Караман с матерью и советниками уезжал мальчик, которому шел пятнадцатый год, через три года в Стамбул за новым назначением приехал взрослый мужчина. Пусть ему было всего восемнадцать, но Мустафа вполне достоин того восхищения, которым его встречали повсюду. Особенно радовались янычары, это был их султан, конечно, пока будущий, но ими воспитанный, обученный, выпестованный.

Сулейман тоже был поражен и растроган. Его старший сын вполне оправдывал ожидания, хороший наследник. В отцовских глазах Мустафа увидел радость и гордость и не смог заметить мелькнувшую, всего лишь мелькнувшую тревогу. Сулейман не хотел этой мысли, гнал ее от себя, но та упорно возвращалась: совсем скоро Мустафа сменит его на троне. Жизнь не просто быстро течет, она летит стрелой, посланной сильной рукой. Не у всех одинаково прямо, но у всех быстро.

Сменит… как? Новый султан обязательно означал смерть прежнего и всех родственников по мужской линии.

Сулейман сумел избавиться от этой мысли, Мустафе всего восемнадцать, а он сам еще крепок и достаточно молод, чтобы продолжать жить и править.

Мустафа не заметил отцовской тревожной реакции только потому, что сам был потрясен. Находясь в Карамане, он привык думать только о себе как о наследнике, «ублюдки Хуррем» были слишком малы и глупы, чтобы тягаться с ним, таким взрослым и сильным. Они, небось, еще в игрушки играют.

И вдруг…

Двенадцатилетний Мехмед вытянулся почти с отца ростом, смущен и больше помалкивал, потому что голос ломался, переходя с баса на петушиный крик, но откровенно хорош собой и силен какой-то изящной силой. Тонкий, как тростинка, гибкий, такими бывают отменные клинки – гнутся, но не ломаются и остры одновременно.

Поразила Мустафу сестра Михримах. Она очень похожа на ненавистную Хуррем, и явно отцовская любимица. Да и было за что любить – живая, острая на язычок умница. Училась вместе с братьями всему – и наукам, даже обгоняя во многом, и верховой езде, и владению оружием. Зачем девушке размахивать мечом, даже игрушечным, или тренировать руку и глаз, стреляя из лука?!

Брызнула зелеными искрами из-под ресниц, строптиво дернула плечиком:

– Я с Повелителем в походы ходить буду! Он обещал.

Селиму девять, и тот откровенный лентяй, предпочитал жить в свое удовольствие, а еще чтоб его не трогали. Баязиду восемь, он похож и не похож на брата одновременно. Так же себе на уме и не рвался к наукам, даже военным, но с Селимом словно кошка с собакой, дружбы никакой, да и соперничество странное.

Джихангир совсем маленький, с ним неинтересно, у Мустафы первенцу могло бы быть столько же, не скончайся тот совсем маленьким. Хилый, с огромными глазами, полными страдания… нет, этот братец был взрослому Мустафе вовсе неинтересен.

Если честно, его заинтересовали двое – Мехмед и Михримах.

С Мехмедом невольно соперничал еще в детстве, а сестрица… Чем-то Михримах задела сердце уверенного в себе Мустафы. У него была младшая сестра Разие, но та спокойная и тихая, как и полагается девушке. А Михримах живчик, и минуты на месте не сидит, даже когда читает, ногой притопывает.