Тысяча и один день - Александр Громов

Платьице. Первоматерь моя Люси, я впервые видел платье! Голые побитые коленки, ссадины и болячки, смазанные зеленкой, – ну все как у нас! Тем не менее я сразу понял: она не такая, как мы, она иная. И вслед за осознанием этого простого факта немедленно явилось раздражение. Безумно захотелось оказаться рядом с ней – не знаю зачем. Может быть, чтобы прогнать. Какого черта она делает возле нашей территории?

Девочка собирала грибы. Ее лукошко было до половины заполнено крепкими пузатыми боровиками вперемешку с огненными лисичками, и она, нимало не интересуясь корпусами интерната, растущими по ту сторону периметра, старательно шевелила прутиком траву, то и дело приседая, чтобы срезать очередной гриб. А потом, как видно, почувствовала на себе мой взгляд. Во всяком случае, мне так кажется, поскольку не припомню, чтобы я издал хоть какой-нибудь звук.

Мгновенный страх – вот что я увидел в ее глазах. Так пугаются, обнаружив поблизости большого хищного зверя или какую иную буку, – и моментально успокаиваются, заметив, что бука заключена в прочную клетку.

Не знаю, какого зверя она во мне увидела, но уж явно не из тех, к кому хочется подойти поближе и кинуть через решетку кусочек печенья. Более того, справившись с первым страхом, окинув меня взглядом, исполненным высокомерного презрения и едва ли не гадливости, эта сопливка немедленно вернулась к сбору грибов, как будто меня не существовало!

Возьмите скальпель и попытайтесь найти в живом теле душу. Искромсайте, но найдите. Найдя – плюньте в нее.

В этот момент я перестал контролировать себя.

Не знаю ни одного тихони, кому хоть раз в жизни не случалось сорваться с нарезки, а тихоней я не был. Кажется, я зарычал и завыл, как зверь. Я и был зверем, готовым кинуться в драку и загрызть, клубком бешеной ярости. Забыв о том, что передо мною стальные прутья решетки, я рванулся вперед...

По идее, я должен был удариться об ограду, уподобившись разъяренному бабуину в вольере, и быть униженным издевательским смехом девчонки – конечно, если бы та удостоила меня хотя бы такой реакции. Вместо этого вокруг меня сгустилась лиловая тягучая мгла, сопротивлявшаяся моим движениям, словно клейстер или мазут. Я даже не удивился в первые несколько секунд и не испугался, а продолжал яростно рваться вперед, не видя куда, раздвигая собой вязкий лиловый кисель, зная только, что рвусь вон из опостылевшей клетки...

По счастью, я не сделал ни одного вдоха. Впрочем, задержать дыхание в Вязком мире показалось мне столь же естественным, как в воде. И даже не мне показалось, а моим рефлексам. Странно, ведь я никогда не опускал голову в воду, да и негде было. Мы не купались. По сей день процент эксменов, умеющих плавать, чудовищно низок. Никаких бассейнов и ванн – только душ.

А потом я выскочил из лилового киселя – как раз тогда, когда моя ярость начала сменяться закономерным страхом. Так что, когда я внезапно оказался на траве между оградой интерната и девочкой, еще неизвестно, кто из нас был больше напуган.

Пробежав по инерции еще несколько шагов, я остановился. Очень крепко озадаченный. Вывалившись из мира, где «все не так», я даже не сразу сообразил, что «не так» в привычном солнечном мире на крохотной лужайке между оградой и перелеском.

– Ма-а-ма-а-а!...

Вот что было не так: кричала девочка, совершенно белая от ужаса. Лукошко она уронила, и крупный боровик с коричневой шляпкой выкатился из него на траву. Дикий, грязный, отвратительный зверь, вроде гиены, вырвался на свободу!

– Ма-а-а-а-ма-а-а!..

Невольно попятившись, я зажал ладонями уши. И сейчас же девчонка, подхватив лукошко, пустилась бежать – только пятки засверкали. Теперь ужас почувствовал я. Если где-нибудь поблизости действительно бродит ее мама...

Весь в поту и мурашках я повернулся и побежал.

Дважды я налетал на решетку, точно слепой, набил несколько синяков, без толку тряс толстенные прутья, всхлипывал и едва ли не рыдал в голос, мечтая лишь об одном: как можно скорее оказаться ТАМ, в привычном мирке внутри ограды, откуда я так недавно мечтал вырваться. На мое счастье, корпуса интерната глядели на ограду слепыми кирпичными стенами, так что никто не видел меня и, похоже, никто не слышал пронзительного девчоночьего вопля. Мне повезло.

Третья попытка принесла удачу.

Я уже понял, что надо сделать, чтобы оказаться ТАМ: захотеть. Не бросаться на решетку, не ломиться дуром – просто захотеть. Очень-очень. И чуть только передо мною сгустилась пугающая, но такая желанная лиловая мгла, я рванулся в нее, словно в дверь, готовую вот-вот захлопнуться.

Труднее всего оказалось войти, но и двигаться в Вязком мире (тогда я еще не знал, что он так называется) оказалось совсем не просто. С такой же «грацией» бредет по дну водолаз в глубоководном скафандре, волоча за собой шланг. Так вязнет в сиропе муха. А главное – ничего не было видно. Для верности я отсчитал десять шагов и лишь тогда позволил себе вынырнуть в настоящий мир, к свету.

Это оказалось легко. Гораздо легче, чем нырнуть в вязкую мглу.

Я был внутри ограды интерната. Еще два-три шага – и я уперся бы в стену корпуса.

Позднее меня мучили глупые сомнения: что со мной случилось бы, сделай я в Вязком мире те самые два-три шага? Остался бы навсегда вмурованным в стену? Взорвался бы с мощью ядерной боеголовки от реакции между атомами моего тела и силикатного кирпича? Вообще не смог бы покинуть Вязкий мир, поскольку место выхода было занято?

Правильным было последнее предположение, но тогда я этого не знал и, ясное дело, натерпелся страху, вообразив себе немало всяких ужасов о том, что могло мне грозить.

Чуть позже я понял, что грозить мне могло совсем другое.

Но – обошлось. На первый раз. Не то чтобы я решил прекратить эксперименты с Вязким миром – как раз наоборот: зуд повторить опыт был нестерпимым, а еще сильнее хотелось рассказать кому-нибудь о моей тайной способности, каким-то боком равняющей меня с настоящими людьми, – однако я заставил себя держать рот на замке и очень хорошо сделал. Умение не подставить себя в любой ситуации – это наука, которую мне пришлось одолевать без учебников, без наставников, без права на ошибку.

Думаю, та девчонка в конце концов решила, что ей напекло голову до галлюцинаций. А может, она промолчала о том, что видела, не желая прослыть выдумщицей. Наверняка я знаю одно: она ничего не сказала своей маме, иначе меня стали бы искать. И очень скоро нашли бы. Сколь ни фантастична история о телепортации существа с XY-хромосомным набором, взрослые тети обязаны были всполошиться, несмотря на то что легенды о мужской телепортации появились, оказывается, задолго до моего рождения. Слишком высоки ставки. Незакомплексованность девчонки могла принести плоды – лично для меня крайне неприятные.

Я бы просто исчез.

На ринге опять кого-то молотят, идет уже пятая схватка, и, судя по вою амфитеатра, публика заведена до предела, но мне туда не надо. Я иду к Маме Клаве, это совсем в другую сторону. Еще неизвестно, куда лучше. Что вдруг потребовалось Маме от скромного бойца Тима по прозвищу Молния?