Три жизни Томоми Ишикава - Бенджамин Констэбл

– Ты живешь один? – поинтересовалась я.

– Да. – Он открыл шкаф и опустился на кушетку с бутылкой виски и двумя бокалами.

– Можно мне в ванную? – спросила я.

Он указал на дверь и принялся разглядывать стоящую на столе бутылку. Когда я вернулась, он стоял у окна и смотрел поверх крыш соседних домов на Ист-Ривер. Он налил себе полный бокал. Второй точно такой же ждал меня на столике. Я взяла бокал и встала рядом, но не слишком близко. Квартира находилась высоко.

– Когда в башню врезался второй самолет, я стояла на крыше и наблюдала вместе с остальными жильцами, – сказала я, отчасти искренне, отчасти из вежливости. – Потом я оглянулась и увидела, что на других крышах тоже стоят люди. Я слышала, как рядом со мной непрерывно шепчут: «О боже, о боже».

Он устроился на кушетке. Я осталась у окна.

– Я договорился встретиться с бывшей женой в ее офисе, в Северной башне. Она устроила мне подработку для одного из своих клиентов. Встреча была назначена на девять, но я сказал, что приеду пораньше и мы выпьем кофе. Десять минут я катался вокруг и искал, где бы поставить машину, потом плюнул и поехал на парковку на Джон-стрит. Когда я вышел, выли сирены, а дорогу перекрыли полицейские. Я пытался дозвониться на мобильный, но связи не было. Когда рухнула первая башня, я побежал вместе со всеми. К машине я вернуться не смог – даже не помню, на каком уровне припарковался.

– Ты знаешь, что с ней стало?

– Наверное, погибла.

Мы словно разыгрывали странную модернистскую пьесу. Он вновь подошел к окну, на сей раз встав ближе, и я не отстранилась.

– Когда я сегодня гулял, на меня накатило.

– Что именно? – спросила я.

– Я только и делал, что строил свою жизнь, менял ее, начинал сначала, переворачивал страницы… Двигался к неопределенной цели. Гнался за мечтой.

– Так.

– Я не хочу продолжать в том же духе. Для этого нужно слишком много усилий.

– Да, правда. Сегодня все кажется намного яснее.

Он хотел верить, что я его поняла. Может быть, и правда поняла.

Одному богу ведомо, как мы оказались в постели. Не знаю, какой была последовательность. Рука мужчины на бедре женщины. Женщина берет мужчину за руку. Готово. Предпочитаю думать, что начал он, но я не стала усложнять ситуацию, возможно даже постаралась, чтобы именно так и произошло. Теперь гадаю: на самом ли деле это важно? Тогда я думала, что нет, но сейчас уже не уверена.

Никакой особенной страсти не было. Мы разделись равнодушно, даже вяло. Ни эмоций, ни бурного оргазма, только медленный ритмичный секс, бесцельный, абсолютно приличный. Мы лежали, глядя в потолок. А потом я посмотрела на него. Щелкнула пальцами перед носом, и он моргнул. Я села и повернулась, глаза в глаза, сидя на пятках, как гейша. Взяла подушку, и он взглянул на меня, не меняя выражения. Я прижала подушку к его лицу, сначала осторожно, затем сильнее, удерживая ее на месте и все крепче зажимая ему рот и нос. Он не двигался, не пытался сопротивляться, он спокойно лежал и позволял душить себя. Я надавила, всей тяжестью навалившись на лицо. Шли минуты. В моих жилах пульсировала черная жидкость, а в голове вспыхнула ослепительная тьма, наполнив меня теплом и ощущением уюта.

«Я делаю это в последний раз», – подумала я. Каждый получил то, что хотел.

Он вспомнил, как в детстве играл в прятки. Он был такой маленький, что мог поместиться в бельевой шкаф дома у бабушки. Ему нравилось вдыхать запах сухой ткани, когда он сворачивался внутри, как кошка. Кошка порой лежала целый день на стопках чистых простыней и полотенец. Только когда бабушка открывала шкаф, кошка поднимала бровь, а потом удирала, прежде чем ее успевали вытащить за шкирку или сказать «брысь». Да, он походил на кошку в бельевом шкафу. Хорошее место для пряток. Там хорошо пахло.

Он закрыл глаза.

Мы с Томоми Ишикава много раз говорили о творчестве. Часами за выпивкой обсуждали сюжеты и композицию, выбор слов, ритм, персонажей. Но всегда речь шла о моих творениях, о моем волнении, моей тревоге насчет перенесения слов на бумагу. Я никогда и не думал, что Томоми Ишикава тоже пишет. Я мог бы догадаться по ее письмам, почуять нечто знакомое в синтаксисе. И мне стало неловко, что она никогда не испытывала необходимости об этом сказать. Слова Бабочки эхом звучали у меня в ушах, мысли бешено неслись.

Неужели Бабочка убила того человека? Я ведь не ошибся? Она написала искренний отчет о том, что совершила 11 сентября 2001 года, или вымышленную историю, где события смешивались друг с другом, и смерть просачивалась в воображение сквозь тонкий барьер, отделяющий правду от вымысла? Правда ли Томоми Ишикава кого-то убила? Это был очень важный вопрос, но он поплыл по течению и присоединился к прочим неразгаданным загадкам, а мой мозг уже порхнул дальше.

Ключ к записной книжке, в которой шла речь об убийстве незнакомца, крылся в очерке о Сен-Лазар. Идею о прогулке под дождем по аркадам я тоже почерпнул в папке «Мой Париж». Возможно, компьютер Томоми Ишикава был источником всех подсказок в грядущей охоте за сокровищами. Это казалось почти до обидного просто, но настало время проверить остальные ее записи о Париже.

Я просматривал файлы, в которых Бабочка рассуждала об улицах, архитекторах и художниках. Она знала, где находятся бары, где пили поэты и в каких домах жили писатели, о которых я никогда не слышал. Она собрала достойную музея коллекцию сведений о Париже, неожиданных историй, тайников, цветов, запахов, оттенков света. Бабочка написала путеводитель? Или наставление для меня – человека, ничего не знающего о городе, где я живу и по которому хожу с закрытыми глазами, ничего не замечая, кроме мыслей в собственной голове?

Мне захотелось с ней поговорить. Услышать монотонный голос, перечисляющий факты, которые влетают в одно ухо, а затем беспрепятственно и навсегда вылетают в другое, оставив лишь воспоминание…

Бельвиль-Менильмонтан.

Бельвиль – это район на востоке Парижа, где селились рабочие и разные эмигрантские диаспоры. Его возвели на втором по высоте парижском холме, он тянется от парка Бют-Шамон на севере до кладбища Пер-Лашез на юге. До 1860 года он представлял собой самостоятельный городок, а потом влился в расширявшийся Париж и был поделен на четыре округа из страха перед воинственным духом местных жителей. Тем не менее Бельвиль сохранил уникальное ощущение соседской общности, и когда Парижская коммуна в 1871 году ненадолго обрела независимость от Франции, баррикады в Бельвиле и в районе Менильмонтан служили последним оплотом против победоносной правительственной армии.

Несмотря на то что его населили художники и прочая публика, приверженная к богемному образу жизни, современный Бельвиль устоял перед облагораживанием. В нем обширные восточноазиатская и североафриканская диаспоры, и он весь переплетен узкими мощеными улочками, которые поднимаются и опускаются и на которых стоят мастерские, бары, концертные залы, магазины, дома и сады. Бельвиль гордится своим богатством и воспоминаниями о том, как он был маленьким городком. Постройка мало-этажных домов (в противоположность шестиэтажным гаусмановским фасадам остальных частей города) в основном обусловлена зыбкостью почвы из-за естественных подземных течений и последующей эрозии. Вдобавок район изрядно перекопан, и осталось множество туннелей, хотя, в отличие от ходов, проложенных под улицами на Левом берегу, туннели Бельвиля перекрыли практически наглухо, чтобы укрепить фундаменты зданий.