Мари. Дитя Бури. Обреченный - Генри Райдер Хаггард

Когда Садуко оправился от своей сомнительной болезни, он устроил нечто вроде благодарственного пира, к которому было заколото несколько быков. Я присутствовал на том пире, точнее, на его заключительной части, явившись только лишь затем, чтобы поздравить Садуко с выздоровлением; я не любитель туземных пиршеств. Когда ужин близился к концу, Садуко послал за Нэнди, которая сначала отказалась прийти, поскольку на пиршестве не было женщин. Садуко же хотел похвастаться перед друзьями, что жена его королевской крови и родила ему сына, которому суждено стать великим в этой стране; гордость Садуко подогрели подхалимство и лесть собравшихся, а также выпитое пиво.

Наконец Нэнди пришла, неся на руках ребенка, с которым никогда не расставалась. В полной достоинства, женственной манере (хотя может показаться странным применять это выражение к туземке, я уверен, что никакое иное выражение не опишет ее лучше) она сначала поприветствовала меня, а затем обошла многочисленных гостей, обмениваясь несколькими словами с каждым из них. Наконец принцесса остановилась перед Масапо, который обильно выпивал и закусывал, и говорила с ним заметно дольше, чем с другими, интересуясь, как поживает его супруга Мамина и другие. В этот момент мне пришло в голову, что делает она это с целью убедить Масапо, что не держит на него зла за недавнюю неприятность и разделяет примирительную тактику своего мужа.

Захмелевший Масапо попытался ответить взаимностью на ее добрые намерения. Он неловко поднялся на ноги – его тучное тело покачивалась взад-вперед от выпитого пива – и выразил удовлетворение пиршеством, проходящим в ее доме. Затем его взгляд упал на ребенка, и он принялся восхищаться его красотой и здоровьем, пока не был остановлен негодующим шепотом остальных гостей: туземцы считают, что восхваление ребенка приносит ему несчастье. Более того, человека, поступающего так, называют здесь «умтакати» (то есть тем, кто может сглазить ребенка, навести на него порчу), и слово это, произнесенное шепотом, несколько раз донеслось до моего слуха. Не удовольствовавшись таким серьезным нарушением правил гостеприимства, захмелевший Масапо выхватил малыша из рук матери, якобы с целью взглянуть на оцарапанную бровь, и, не обнаружив ранки, принялся целовать его своими толстыми губами.

Мать отобрала у Масапо дитя со словами:

– Хочешь накликать смерть на моего сына, о вождь амасома?

Она повернулась и ушла, оставив враз притихших пирующих.

Опасаясь возможных неприятностей – я заметил, как охваченный бешенством и страхом Садуко сжал губы, – и памятуя о том, что Масапо слыл колдуном, я воспользовался этой паузой, пожелал доброй ночи всей компании и удалился в свой лагерь.

Что произошло после моего ухода, мне не известно, но наутро перед самым рассветом меня разбудил в моем фургоне Скоул и сообщил, что прибежал гонец от Садуко: меня очень просят незамедлительно прийти и принести «лекарства белых»: серьезно захворал ребенок. Конечно же, я встал и отправился к Садуко, прихватив ипекакуану[94] и кое-какие другие лекарства, пригодные, на мой взгляд, для лечения детских недугов.

Едва начало вставать солнце, я подошел к хижинам, где меня уже встречал Садуко – он был вне себя от горя.

– Что стряслось? – спросил я.

– О Макумазан, – ответил он, – этот пес Масапо сглазил моего мальчика. Если ты не спасешь его, он умрет.

– Вздор, – сказал я. – Не говори ерунды, заболеть ребенок мог только от какой-то естественной причины.

– Иди взгляни сам, – ответил он.

Я вошел в большую хижину, где застал Нэнди и нескольких других женщин, а также местного знахаря. Нэнди сидела на полу, видом своим напоминая каменное изваяние печали; не издав ни звука, она лишь показала пальцем на малыша, лежавшего перед ней на циновке.

Одного взгляда хватило мне, чтобы понять: мальчик умирает от неизвестной мне болезни, – все его крохотное смуглое тельце покрывала красная сыпь, а личико кривилось от боли. Полагая, что это судороги и теплая ванна поможет смягчить боль, я велел женщинам вскипятить воды, но, прежде чем они справились, несчастный малыш тоненько застонал и испустил дух.

Лишь осознав, что ее мальчик умер, Нэнди впервые подала голос.

– Колдун сделал свое дело, – сказала она и в отчаянии упала ничком на пол хижины.

Я не нашелся что ответить ей и выбрался наружу; Садуко вышел следом.

– Что убило моего сына, Макумазан? – глухим голосом спросил он; слезы бежали по его красивому лицу: он любил своего первенца.

– Не знаю, – ответил я. – Однако, будь ваш сын постарше, я бы подумал, что он съел что-то ядовитое, но в грудном возрасте это невозможно.

– Возможно, Макумазан! – возразил Садуко. – Его отравил колдун своим ядовитым дыханием, ты же сам видел, как он целовал малыша вчера вечером. Но я отомщу за его смерть.

– Садуко, – воскликнул я, – не будь несправедлив! На свете много болезней, способных убить твоего сына, но о которых я знать ничего не знаю, я ведь не профессиональный доктор.

– Я не буду несправедливым, Макумазан. Ребенка убило колдовство, как и других умерших на днях, но злодеем может быть не тот, кого я подозреваю. Этим займутся «разоблачители». – Не добавив больше ни слова, он развернулся и ушел.

На следующий день Масапо предстал перед судом советников, на котором председательствовал сам Панда, – занятие весьма необычное для короля, говорившее о его большом интересе к делу.

В тот суд я был вызван свидетелем и, разумеется, ограничился лишь ответами на задаваемые мне вопросы. На деле их оказалось только два. Что произошло у моих фургонов, когда Масапо сбил с ног Нэнди и ее ребенка, а Садуко ударил его, и что я видел на пиру у Садуко, когда Масапо поцеловал малыша. Как можно более кратко я рассказал все, что мог, стараясь доказать, что Масапо толкнул Нэнди случайно и что на пиру у Садуко он был сильно пьян. Дав показания, я встал, чтобы уйти, однако Панда остановил меня и попросил рассказать в деталях, как выглядел ребенок, когда меня позвали дать ему лекарство.

Я описал увиденное по возможности подробно и заметил, что мой отчет произвел сильное впечатление на судей. Затем Панда спросил меня, приходилось ли мне видеть подобные случаи, на что я ответил:

– Нет. Не приходилось.

После этого судьи уединились для совещания, а затем, когда нас вызвали вновь, король огласил свой вердикт – очень короткий. Доказано, провозгласил он, что имели место события, которые могли стать причиной возникновения у Масапо враждебного умысла против Садуко, ударившего последнего палкой. Таким образом, даже несмотря на состоявшееся примирение, возможный мотив для мести оставался. Однако, если Масапо и убил ребенка, нет никаких фактов, свидетельствующих о том, как именно он сделал это. Более того, младенец – его, короля, собственный внук – умер от неизвестной болезни, но болезнь эта очень похожа на ту, которая унесла жизни еще нескольких человек, встречавшихся накануне смерти с Масапо; ею же заболел и сам Садуко, но, к счастью, ему удалось от нее оправиться. Все сказанное представляет собой серьезные улики против Масапо. Тем не менее без полного доказательства вины последнего ни король, ни суд не хотят выносить приговор. Поэтому они решили обратиться к услугам какого-нибудь известного ньянги, из числа тех, кто живет достаточно далеко, чтобы не быть осведомленным относительно обстоятельств дела. Кого конкретно позовут, еще не решили. Когда выбор сделают и ожидаемое лицо прибудет, суд продолжится, а до тех пор Масапо будет находиться в строгом одиночном заключении. Под конец король попросил, чтобы белый человек Макумазан остался в городе до завершения суда.