Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Впечатляющую картину изобразил директор «Дойче банка» Карл Хельфферих в исследовании «Экономический прогресс и национальное богатство Германии, 1888–1913», иллюстрируя его данными «о стремительном и триумфальном движении вперед» за последние двадцать пять лет. Он показал: население страны увеличилось более чем на треть; рождаемость превышает смертность в Германии в большей мере, чем в любой другой стране, исключая Россию; расширение экономических возможностей и потребностей в рабочей силе превышает темпы роста численности населения; значительно возросли производительность труда немецких рабочих и трудовая занятость населения; фактор роста отмечается во всех сферах экономической жизни – промышленном производстве, транспортных перевозках, потреблении, капиталовложениях, банковских депозитах. Его текст изобиловал такими хвастливыми выражениями, как «необычайный рост», «огромный прогресс», «поразительные темпы возрастания», «гигантский подъем».

В том же году англичанин, путешествовавший по Эльзасу и Лотарингии, спросил официанта в Меце – какой он национальности? Muss-Preussen («Подневольный пруссак») – ответил официант, и на протяжении всего дальнейшего путешествия компаньон слышал, как англичанин бормотал про себя: «Muss-Preussen, скоро все мы будем Muss-Preussen»87.

Такие же опасения древнего греха гордыни, какие побудили Киплинга написать Recessional («Отпустительную молитву») в юбилейный год Британии [123], посещали иногда и здравомыслящего немца. Вальтер Ратенау, интроспективный литературный наследник «Альгемайне элетрицитатс-геселльшафт», опубликовал пространную поэму под названием «Праздничная песня» в журнале «Die Zukunft» («Будущее»), выразив протест против организованного энтузиазма в Германии 88. Под влиянием апокалиптического видения он препроводил поэму текстом из «Книги пророка Иезекииля»: «И ты, сын человеческий, (скажи): так говорит Господь Бог; земле Израилевой конец, – конец пришел на четыре края земли. Вот конец тебе… Конец пришел, пришел конец, встал на тебя…» [124] Ратенау не стал далее цитировать пророка. Но читатель сам может найти продолжение – осуждение Тира:

«Твоей мудростью и твоим разумом ты приобрел себе богатство и в сокровищницы твои собрал золота и серебра; большой мудростью твоею, посредством торговли твоей, ты умножил богатство твое, и ум твой возгордился богатством твоим… и ты ум твой ставишь наравне с умом Божиим… Я приведу на тебя иноземцев, лютейших из народов, и они обнажат мечи свои против красы твоей мудрости и помрачат блеск твой; низведут тебя в могилу, и умрешь в сердце морей смертью убитых» [125].

Голоса людей вроде Ратенау, хотя он тоже не осмелился подписать поэму своим известным именем, а поставил псевдоним, не были услышаны. Таков был немецкий национальный дух, что, когда Макс Рейнхардт поставил «Festspiel» Гауптмана в связи со знаменитым столетием, националисты подвергли его яростным нападкам и представление запретили по требованию кронпринца, указавшего, что в нем делается акцент на освобождении, а не на роли меча, с помощью которого оно было достигнуто. Эти настроения в злостной форме проявились в Цаберне, небольшом эльзасском городе, где напряженные отношения между немецким гарнизоном и местными гражданами привели к тому, что немецкие офицеры напали на них и арестовали. Инцидент приобрел характер cause célèbre, известности, и способствовал нарастанию негативного восприятия Германии за рубежом. Когда полковника Рейтера, командующего гарнизоном в Цаберне, судили военным трибуналом и оправдали, конфликт между интересами армии и гражданскими правами стал главной политической проблемой Германии. Если армейских офицеров ставить выше и вне закона, заявил член центристской партии в рейхстаге89, тогда finis Germaniae[126]. Большинство депутатов ему аплодировали, но полковник Рейтер получил орден Красного орла третьего класса и поздравительную телеграмму от кронпринца: «Так держать!»

Долгожданная премьера альянса Штрауса и Русского балета должна была состояться в мае 1914 года – под управлением композитора. Подводя итоги его музыкальной деятельности, Лоренс Гилман в январе отметил ту же самую поразительную двойственность в его творчестве 90, которая озадачивала и историков Германии. Самые лучшие композиции, такие как вступительная часть «Заратустры», финал «Дон Кихота», признание Ореста и Электры, заключают в себе музыку «потрясающей космической возвышенности», а «Электру», настоящий шедевр, когда-нибудь посчитают «одним из величайших музыкальных произведений». В то же время он мог проявить «плохой вкус, выходящий за разумные пределы, допустить банальность, заставлявшую стиснуть зубы», и вызывать раздражение «поразительно самодовольной привычкой» писать музыку бессмысленную и бессвязную, не опирающуюся на здравые основания и логику. Он всегда мутит воду – то предлагает что-то очень ценное и благородное, то обливает грязью, но его активная деятельность бесспорна. Критик Гилман, еще не слушавший «Весну», написал, что Штраусу «нет равных как первооткрывателю… самому динамичному, дерзкому и неординарному композитору… самому влиятельному сочинителю музыки после Вагнера».

Штраус приехал в Париж на репетиции в апреле. Нижинского, для кого и была написана партия, Дягилев выгнал из труппы, испытывая ревность из-за его женитьбы. Его заменил совершенно юный танцовщик, которому еще не исполнилось семнадцати лет, из Императорского балета, грациозный Леонид Мясин, обращавший на себя внимание и огромными карими глазами. Ида Рубинштейн танцевала царицу, а испанский художник Хосе Мария Серт помогал Баксту в оформлении спектакля. Перед зрителем возникала сказочная картина: древний зал с фонтанами, колоннами из золота, мраморными полами и хрустальными вазами, наполненными фруктами, жена Потифара в алой парче, ее рабы в розовых и золотистых одеяниях и ее телохранители, гигантские мулаты с черными перьями на голове и золотыми бичами в руках. Животный мир представляли русские волкодавы. Тщетно пытаются экзотические танцоры избавить царицу от «непомерно тяжких чувств усталости от жизни», но вдруг появляется юный пастух Иосиф, которого приносят сонного и завернутого в шелковое желтое полотно: он, пробудившись, танцует, изображая поиски божества, и сразу же возбуждает царицу, чувства которой переходят из состояния «страшной усталости» в состояние «страшного вожделения». Все ее попытки соблазнить пастуха стойко игнорируются, она отвергает Иосифа, стражи готовятся его пытать и убить, но его спасает архангел, унося под звуки неземной музыки, в то время как жена Потифара душит себя ниткой жемчуга.

Хотя над либретто смеялись и музыку посчитали второсортной, постановка была настолько пышной и сладострастной, что всем очень понравилась. Вечер счастливо завершился гала-ужином, устроенным композитором для друзей, приехавших из Германии, Австрии и Италии специально на премьеру. После ранней клубники и изысканных вин официант каждому гостю предъявлял счет.