Басилевс - Виталий Гладкий

– А ты, как я вижу, недолюбливаешь Палака…

– С какой стати я должен его любить? Он стал соправителем отца еще неоперившимся птенцом по прихоти судьбы, тогда как я свое положение заработал кровью и потом. Пока он сытно ел и мягко спал, мой пустой живот чесал спинные позвонки, а на ребрах не было живого места от походных привалов, особенно когда мы воевали в горах тавров. Но! – Зальмоксис тряхнул головой и принял торжественный вид. – Что бы я ни думал, клятвы нашей царскому очагу – помнишь? – не нарушу, даже если с меня начнут живьем кожу сдирать.

Он помолчал, сосредоточенно глядя на медленно угасающий светильник – время было позднее, далеко за полночь, – а затем неожиданно коротко хохотнул:

– Ты, однако, братец, хорош гусь… Да не прикидывайся придурком, уж меня-то не проведешь. Нашел кого защищать – нашего несравненного, богами избранного… Тьху! Он тебя любит, как бык слепня. Только вот от твоей персоны ему хвостом никак не отмахнуться.

– Твоя правда, – спокойно согласился Савмак. – Есть кое-какие вещи, которые нельзя простить даже единокровному брату. Но клятву я тоже не забыл и никогда ее не нарушу.

– Вот таким ты мне нравишься больше, – Зальмоксис похлопал брата по плечу. – И еще одно – ты уж прости меня, если когда я был с тобой крут. Запомни – на меня можешь положиться в любом случае. В Пантикапее есть наши верные люди, если что – шли гонца, выручу.

– Спасибо, брат, – расстроганно молвил Савмак. – Я тебе многим обязан и буду помнить об этом всегда.

– Ну-ну, ты еще слезу пусти, – с деланной строгостью сказал Зальмоксис. – Лучше налей по последней и – на боковую…

Утро пришло звеняще-чистым, безветренным и солнечным. Над Неаполисом встали многочисленные дымные столбы – у главных ворот разожгли вдоль дороги костры. Между ними должна была проехать погребальная колесница царя Скилура, чтобы очиститься от скверны. Упряжь четверых волов сверкала золотом и драгоценными каменьями, скифская знать и телохранители усопшего надели лучшие одежды, и только короткие черные плащи, наброшенные на плечи, да расцарапанные лица говорили о том, что их ожидает праздник печали. Когда после долгих сборов траурный караван двинулся в путь, в толпе простолюдинов, запрудивших главную площадь столицы Скифского царства, раздались дикие вопли, стенания и женский плач, похожий на вой. Чтобы лошади и волы не испугались пламени костров, на глазах у них были повязки, но все равно чуткие животные волновались, а иногда и шарахались в стороны, когда подхваченный горячим дымом крохотный уголек попадал на шкуру и жалил, словно огромный шершень. Караван медленно прополз через огненное чистилище, и вскоре пыльное облако скрыло его от глаз безутешных подданных почившего Скилура.

А что же наши добрые друзья Пилумн, Руфус и Тарулас? В тот самый момент, когда Савмак занял свое место в траурной процессии, первые двое играли в шашки, дожидаясь, пока бывший центурион сменит постовых из своего лоха. Шашки уже в те далекие времена были, наряду с костями, любимыми играми римских легионеров. Правда, они несколько отличались от нынешних, тем более тех, какими коротали время гоплиты царя Боспора, собственноручно вырезанных из липовых чурок мастеровитым Руфусом. Однако, несмотря на весьма невзрачный вид, игра в эти шашки временами вызывала нешуточные страсти.

Когда Тарулас, стряхнув у входа песок с тяжелых воинских сандалий, зашел в караульное помещение, разъяренный Пилумн как раз выуживал из кошелька последние оболы, чтобы расплатиться с довольным Руфусом.

– Ты и сегодня ходишь в неудачниках? – насмешливо поинтересовался бывший центурион, расстегивая пояс с прицепленной к нему махайрой. – В последний раз, насколько мне помнится, ты проиграл плащ и поножи. Что в этот раз поставил на кон?

– С этим мошенником я больше не сяду играть! – вскричал красный, как рак, Пилумн. – Он плут и сукин сын!

– Э-э, потише, ты! – Руфус тяжело встал и сжал кулачищи. – Так недолго и схлопотать…

– А ты попробуй! – не помня себя от бешенства, Пилумн смахнул шашки со столика и, набычившись, принял боевую стойку. – Наконец-то я размажу эту образину по стенке.

– Довольно, вы, петухи! – резко сказал Тарулас, встав между спорщиками. – Уймитесь, иначе я лично отсчитаю вам по двадцать палочных ударов. Если хотите какой-либо мужской забавы, так лучше померяйтесь силой.

– О, золотые слова! – Пилумн с вызовом поиграл внушительными мышцами. – Вот тут уж будет все без обмана. Будешь судьей, Тарулас. Или слабо? – ехидно подмигнул он Руфусу.

– Чего там, давай… – буркнул бывший кормчий и поплевал в ладони. – Козявка…

– Посмотрим, – с мстительной радостью ответил ему Пилумн, опустившись на колени перед широкой скамьей. – Ставлю панцирь и шлем против твоих двух ауреусов. Идет?

– Это ржавое железо не стоит и пятой части названной суммы, – ворчливо заметил Руфус, располагаясь в такой же позе напротив. – Но я согласен. У меня есть знакомый старьевщик, и его, надеюсь, не придется долго уговаривать приобрести такой хлам. Правда, он скупает в основном битую посуду и прохудившиеся ночные горшки, но, думаю, выручит по старой дружбе.

– Поговори, пока в сознании… – мрачно пошутил Пилумн и сжал ладонь противника.

Руфус только крякнул в ответ и поставил свой локоть рядом с локтем отставного легионера.

– На счет три, – предупредил их Тарулас, усаживаясь сбоку на казарменный дифр без спинки. – Раз… Два… Три!

Казалось, что два богатыря не расслышали слов лохага. Сцепив ладони, они в безмолвии и полной недвижимости пожирали друг друга глазами, округлившимися от искусственно подогреваемой ярости, этим известным способом выживания римских гладиаторов, для которых самая крепкая и верная дружба заканчивалась за решеткой цирковой арены – чтобы выжить самому, нужно убить и не важно кого. И только по участившемуся дыханию соперников да взбугрившимся мускулам, казалось, готовым прорвать кожу, можно было представить, каких титанических усилий стоило каждому из них такое с виду спокойное течение схватки.

Но вот поистине геркулесова сила Руфуса начала брать свое – медленно, с едва слышным хрустом, рука Пилумна начала клониться к скамье. Похоже было, что еще немного и Руфус возьмет верх. И тут случилось неожиданное: каким-то непостижимо быстрым, неуловимым движением отставной легионер вывернул кисть своей руки и с диким торжествующим воплем припечатал правицу Руфуса к отполированным доскам.

– Провалиться тебе в Тартар! – Руфус с тупым недоумением посмотрел на руку, сжимая-разжимая пальцы. – От этой казарменной еды я скоро стану слаб, как ребенок, – пожаловался он смеющимся приятелям и достал кошелек. – Держи… – бывший кормчий высыпал на скамью монеты и, обиженно ворча, поплелся в угол.

– Да ладно тебе… – к торжествующему Пилумну вновь вернулось его обычное благодушное настроение. – Я всего лишь вернул свой проигрыш, – он коротко хохотнул. – С небольшой прибылью, скажем так. А поэтому приглашаю вас в харчевню отведать доброго вина.