Андерманир штук - Евгений Клюев

– Понятно, – оценил Алеша Попович. – Вы, значит, тяжелый случай.

– Тяжелый случай – чего? – полюбопытствовал Лев.

– Тяжелый случай в институтской практике, – не то пошутил, не то всерьез ответил Алеша Попович. – Ко мне только тяжелые случаи направляют: приходящие либо не знают того, что они могут, либо не желают рассказывать об этом другим, либо вообще плюют на это. Четвертого не дано. Но с чем-то Вас сюда направили… так ведь? Мне, например, сообщили, что у Вас контакты с… с потусторонним, так сказать, миром и, гипотетически, способность к интроскопии и телестезии. Неплохо, если так. Исследуем?

– А это можно исследовать? – с интересом спросил Лев: волк был ему симпатичен… как представитель человеческой фауны.

– Попробуем, – пообещал Алеша Попович. – Есть способы. На Вас – на голове в основном – размещаются датчики, соединенные с чувствительными приборами. Через датчики поступают сигналы, которые преобразуются и регистрируются компьютерами… техника тут у нас не самая передовая, но надежная.

– Преобразуются – во что?

– Какая Вам разница во что? В данные анализа… Каждый сеанс продолжается от часа до двух. Частотность сеансов – по желанию. Расценки скажут при заключении контракта. Годится?

– Годится, – ответил Лев. – А сам я узнаю о результатах исследования?

– Что именно Вы хотите узнать?

Сказать?… Лев давно уже рассматривал Алешу Поповича, думая, в частности, о том, что такую кличку можно дать только милому человеку. Впечатление милого Алеша Попович не производил. Производил впечатление загнанного. Видимо, тем зайцем из «Ну, погоди!» и загнанного.

А-а-а… все равно.

– Я хочу узнать… – тут Льву пришлось пересилить себя, но не особенно, – это… то, что Вы назвали, существует только в моем сознании – или это реальность?

– То есть… реальность, которую Вы разделяете с кем-то или не разделяете ни с кем? Если Вы понимаете, о чем я…

Лев понимал… светлая память Олегу Румянцеву, теперь – с той же страстью, что прежде нейролингвистическим программированием, – занимавшемуся сотовыми телефонами.

– Вы тоже специализируетесь на НЛП?

– В каком смысле – «тоже»?

– Наш директор, Ратнер… Борис Никодимович, ведет НЛП – у старшекурсников.

– Знаем такого, – бесстрастно сказал Алеша Попович, словно поставил галочку в каком-нибудь формуляре. – Так Вы понимаете – про разделенную и неразделенную реальность?

Лев кивнул:

– Если Вам угодно, можете сформулировать это и так: меня интересует, сумасшедший я или нет.

– Значит, понимаете, – сказал Алеша Попович. – Вы, конечно, сумасшедший, как и мы все. А вот в какой степени – можно установить приборами и сообщить Вам о степени. Устроит?

– Вполне.

– Ну, тогда увидимся. Идите контракт заключать. – Алеша Попович набрал какой-то номер из трех цифр: – Иван Иванович? Я Льва к Вам отправляю, свободны?

С Иваном Ивановичем – напоминавшим крысу Шушару – Лев почти не говорил. Ему тут же были вручены какие-то листы с компьютерной распечаткой: их полагалось прочитать, – и Лев погрузился в иезуитские формулировки, смысла которых не понимал. В процессе чтения в кабинет рассеянно забрел рольмопс… – Лев автоматически поздоровался, приготовившись к расспросам, но рольмопс зачем-то сделал вид, что не знаком с ним, и так же рассеянно выбрел наружу. Дав подписку о неразглашении-всего, Лев пожал крысе Шушаре лапку и вышел в раздумьях о том, с чего бы рольмопсу бродить по институту. Он хотел было позвонить Леночке и рассказать ей о странной встрече… только зачем? Ему и вообще-то увидеть-то рольмопса только пару раз в жизни довелось – несмотря на то что роман с ним был одним из самых длинных в Леночкиной жизни. Льва даже удивляло в ту пору, насколько развита была у рольмопса способность никогда не попадаться Льву на глаза. Хотя, конечно, если рольмопс в институте, где еще и сейчас дают подписку о неразглашении…

Нет, Леночке звонить ни к чему.

– Или как, дед Антонио?

– М-м-м… Боюсь я за тебя, Лев. Всегда боюсь.

– А надо никогда не бояться, деда. Лев он лев и есть – да не может ловець осочити слЂда его! А потом… у меня ты есть.

– Ох-хо-хо… – вздохнул дед Антонио, – и Лев представил себе, что тот покачал головой.

Ох-хо-хо…

Не та, не та столица…

А было время, какая соблюдалась конспирация!

Пол-на-я.

Тайные пустые квартиры в неведомых большинству районах – дико зеленых, даром что центральных.

Злобные, но вышколенные консьержки, никогда не ошибавшиеся в том, кому задать вопрос, кому – не надо.

Запретные плоды советской цивилизации: то магазин в глубине двора, набитый чем хочешь, включая – страшно подумать! – сырки, глазированные в шоколаде, то кофейня с натуральным – прямо над стойкой написано! – крепким кофе, то газетный киоск с открытками – болгарскими, не какими-нибудь, – на которых хочешь Беата Тышкевич, хочешь Элизабет Тейлор, а хочешь и Жан Маре собственной персоной!

Скромные плоды цивилизации западной: биковские зажигалки, швановские шариковые ручки, жвачки-риглей, кёльнишес вассер «4711», шоколадки-тоблерон… красота-кто-понимает.

Бывало, скользнешь в подворотню – и поминай как звали: загулял! Причем и денег больших не надо: совсем другая жизнь – а за те же копейки. Когда двадцать семь, когда тридцать две, когда восемьдесят, значит, копеек. Женщины без возраста в мехах, представительные мужчины в дубленках. «Волги», «шкоды»… изредка – одинокий «траби». Попьешь пивка с соленым арахисом, поглазеешь вокруг, побродишь дотемна под газовыми фонарями…

Твоя Москва!

А тут ведь – сплошное предательство и скотоложество! Все взгляду открыто, да чужое: и москвичи, и гости столицы прямо повсюду шныряют, окончательно уже границы стерлись. Им что тайная улочка, что явная – один хрен… ишь, идет – пальто по земле волочится, плечи весь тротуар закрыли: кум королю, брат министру! А ведь быдло быдлом – собачье мясо за говядину где-нибудь на Преображенке продает. Но идет-вышагивает, гадина… – вон к «шевролю» подошел: старенький «шевроль»-то, а «шевроль»! И на бывшей секретной улице припаркован – тут, помню, парикмахерская для «своих» была: постригут – и египетским «Айсбергом» с французскими наклейками побрызгают: за-а-апах…

Мордвинов опять вздохнул: «Не та, не та Москва…» – и с ненавистью посмотрел на пустой пьедестал в центре Лубянской Дзержинки: хоть бы эстетики ради кого-нибудь водрузили!..

Ему отсюда в сторону Солянки надо было – эх, любил он раньше этот маршрут: шагаешь – ни души кругом, одни коммунисты на ответственную работу спешат. Кого ни встретишь – не сомневайся: коммунист. Приятное место. А другим там делать было нечего, да и опасались многие приближаться – потому-то и была там заповедная, стало быть, зона: войдешь на территорию – гуляй не хочу. Бродвей, Шанз Элизе… другой мир! Отсюда и пути во всю потаенную Москву вели, да и не только в Москву: прямой дорожкой куда угодно добраться можно было – хоть в Белград, хоть в Рим, коли охота есть! Это благоверная его по Европам теперь все на самолетах да на поездах, а ему самому тогда никакого транспорта не требовалось: ррраз – и пожалуйте: Злата, что называется, Прага.