Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин

И другой поворот. Знал ли Трилиссер тогда о связи Блюмкина с Троцким? И не только о связи «по службе», которая, возможно, была санкционирована ОГПУ, но о связи «по убеждениям»? Что-то он наверняка знал, потому что вскоре назначение Агабекова в Турцию сорвалось. Из-за споров об отношении к Троцкому.

Агабеков описывает это происшествие так:

«В течение этого времени я часто бывал у Блюмкина, жившего в Денежном переулке на квартире у народного комиссара просвещения Луначарского (на самом деле, как мы помним, по соседству. — Е. М.). Заводя со мной беседы на политические темы, он старался выявить мое отношение к троцкизму. На этой почве мы однажды рассорились. Я в резкой форме осуждал троцкистов. На следующий день после ссоры Блюмкин пошел к Трилиссеру и заявил, что отказывается от моего сотрудничества, так как полагает, что я к нему приставлен в качестве политического комиссара. Разговор происходил при мне. Так как я со своей стороны тоже отказался сотрудничать с Блюмкиным, отставка моя была принята, и Трилиссер предложил мне ехать самостоятельно в Индию для организации резидентуры ОГПУ».

Здесь Агабеков не пишет прямо, рассказал ли он своему шефу о том, на какой почве они поссорились с Блюмкиным. Но, безусловно, он должен был изложить все причины, по которым отказывается работать с Блюмкиным, и, думается, вряд ли упустил случай рассказать о его «троцкизме».

Сам Блюмкин и не думал скрывать своих симпатий к Троцкому. По крайней мере гордился сотрудничеством с ним в прошлом. 1 ноября 1929 года в тюремной камере ОГПУ он написал на имя начальника Секретного отдела Агранова (Агранов был назначен начальником отдела 26 октября 1929 года) «дополнительные показания», которые озаглавил «О поведении в кругу литературных друзей».

Однажды вечером, недели через две после возвращения в Москву, он зашел в кружок «Друзей искусства и культуры» в Пименовском переулке, где были его старые знакомые, среди них Маяковский и Михаил Кольцов. Разумеется, завязались всякие споры и дискуссии. Блюмкин пишет об одной из этих перепалок:

«У меня в этот вечер была перебранка полу-принципиального (по вопросам литературного поведения Маяковского), полу-личного характера с Маяковским — моим старым приятелем.

В ходе этой пикировки Маяковский бросил мне фразу: „Не задирайтесь! Я помню, Блюмочка, когда вы секретарем были“, намекая этим на то, что когда-то я работал у Троцкого, желая меня этим поддеть. На это я ответил буквально следующее: „Секретарем я не был, я состоял для особо важных поручений при человеке, которого сидящий здесь Кольцов называл одним из самых аналитических и острых умов Октябрьской революции“, и что я „надеюсь, что он еще будет с нами и мы еще будем вместе“.

Далее, сидя рядом с Михаилом Кольцовым и полушепотом беседуя с ним, на его вопрос — что я теперь делаю, я сказал в шутливой, иронической форме: „Вот делают из меня международного авантюриста“».

Блюмкин признавал, что «может быть, и не следовало говорить Кольцову упоминаемой мной фразы», но при этом недоумевал: «Неужели же шутливое самоиронизирование между двумя членами партии есть вещь столь значительная?» «Мы бываем в своей среде более циничны», — справедливо замечал он.

Конфликт с Агабековым сам Блюмкин объяснял тем, что это именно он дал «отвод» своему потенциальному заместителю и что это было связано «только и только со специальной работой». Но после этого конфликта ему стало ясно, что пока он вряд ли получит заместителя. Пришлось ему готовиться к отъезду в Константинополь самому. Тем временем в ОГПУ началась процедура «партийной чистки». В первую очередь «чистке» подлежали коммунисты, уезжавшие в заграничную командировку. Некоторые из сотрудников ИНО считали необходимым выступить против Блюмкина и потребовать его исключения из партии «как человека чуждого рабочей психологии».

«Очень хорошо помню этот день, — писал Георгий Агабеков. — В клуб ОГПУ явились на чистку почти все сотрудники иностранного отдела и многие сотрудники других отделов.

В президиуме сидят члены Центральной контрольной комиссии Сольц, Караваев и Филлер. К ним подсаживается Трилиссер. Вызывают Блюмкина. Блюмкин выходит на трибуну и рассказывает свою биографию. Несмотря на всегдашнюю самоуверенность, он явно смущен и часто запинается в речи. После него немедленно выступает Трилиссер и характеризует Блюмкина как одного из преданнейших партии и революции работников. Слушатели, растерянные выступлением Трилиссера, молчат. Комиссия выносит постановление: считать Блюмкина „проверенным“».

Никто тогда не мог предположить, что менее чем через месяц «проверенный Блюмкин» будет расстрелян.

Осенью 1929 года, в свою последнюю осень в жизни, Блюмкин не только разрабатывал новые планы работы резидентуры на Ближнем Востоке. За то время, пока он пребывал в роли торговца ценными древностями, у него появилось немало соображений о том, как можно было бы организовать это дело в государственном масштабе. Соображения Блюмкина по этому вопросу оказались весьма актуальными. Советское руководство как раз начинало грандиозную операцию по продаже художественных ценностей из музеев и хранилищ страны за границу. СССР нужна была валюта для проведения индустриализации.

В ноябре 1928 года в Берлине и Вене на аукционах были проданы несколько шедевров из Эрмитажа, а также из бывших царских и княжеских дворцов. Это были картины XVI–XVII веков, фарфор, мебель и т. д. Эмигрантская пресса подняла шум — она обвиняла большевиков в расхищении национального достояния России. Бывшие владельцы проданного на аукционах имущества даже начали предъявлять судебные иски к правительству СССР.

Все это, конечно, совсем не радовало Москву. Планы по продаже ценностей разрабатывались солидные — Советский Союз рассчитывал получить за них в ближайшие пять лет 30 миллионов золотых рублей. Но лишний шум вокруг этого государству был совсем ни к чему.

Блюмкин, конечно же, слышал о скандале вокруг продаж на аукционах Берлина и Вены. Имея личный опыт торговли старинными книгами, он решил предложить собственную схему, как организовать продажу ценностей без лишнего шума. Несколько дней он сочинял специальную докладную записку по этому вопросу.

«Основной вывод из этого опыта, — писал Блюмкин, — приводит к тому, что последующие аналогичные операции должны производиться не советскими органами непосредственно, а замаскированно, через надежную подставную организацию, хорошо юридически законспирированную…» Второе условие для успешного проведения операции, по Блюмкину, заключалось в том, чтобы изъятое имущество «не было бы ущербом для нашей науки и одновременно само по себе дало значительные валютные средства». Наконец, еще один урок: «на данное имущество не может быть предъявлено иска бывшими владельцами ввиду перехода этого имущества в казну до революции».

Выполнение этих трех условий, по мнению Блюмкина, создало бы идеальные условия для продажи художественных ценностей за границу. В качестве примера он предлагал организацию работы по продаже древнееврейских книг. Дело должно происходить так: Госторг передает книги конторе Якуба Султан-заде в Константинополе, Султан-заде собирает экспертов, те оценивают товар, и затем книги вывозятся на европейский рынок. Благодаря длинной цепочке из нескольких посредников, скупщиков и продавцов книг практически невозможно будет определить, что инициатором продажи является Советское государство.