На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1935-1945гг. - Ханс фон Люк

Вот так и родилась идея написать книгу.

По приглашению Стива Эмброуза я в конце мая 1984 г. поехал в Нормандию, чтобы поговорить с собранной им группой американцев о вторжении союзников, о Роммеле и о русских.

– Вы примете участие в празднованиях в честь 6 июня? Уж вы-то точно играли важную роль в тех событиях.

– Ни в коем случае, – отозвался я. – Это памятный день для союзников, это их победа над Гитлером и над Германией. А мне там делать нечего.

Реакция по поводу репортажей на немецком ТВ, на радио и в прессе, в которых я рассказывал о ночи вторжения, была оглушительной. Письмам и телефонным звонкам от солдат и офицеров, служивших в моей части, не было конца.

– Слышал вас по радио… Читал вашу статью, видел фото.

– Вы были на ТВ? Вы действительно мой бывший командир? Ханс фон Люк?

– Я и не знал, что вы живы. Думал, пропали навсегда в России, а тут вдруг вижу вас на экране!

Все они хотели видеть или хотя бы слышать меня.

Прошлое вернулось.

Слава богу, с тех событий прошло уже много времени. Я мог смотреть на все в ретроспективе и не давать волю чувствам. Тем не менее встречи в Гамбурге и в других местах Германии показали мне, что даже спустя столько лет однажды завязавшаяся дружба и перенесенные вместе страдания создавали чувство солидарности, которое не имеет ничего общего со сказками про войну престарелых ветеранов.

И вот из Кельна мне позвонил Фриц Винанд:

– Как замечательно! Видел вас на ТВ. Помните? Мы были вместе в лагере на Кавказе, вы – полковник и я – молодой солдат, обоим пришлось хлебнуть горькой доли плена то в шахтах, то на стройках. А знаете ли вы, что уже с 1945 г. существует Ассоциация узников лагеря № 518, благодаря чему несколько сотен бывших его обитателей с 1950 г. собираются в Кельне, Берлине и Мюнхене? Мы встречаемся регулярно. Через две недели в Кельне. Не могли бы вы приехать?

Конечно же, я не мог не приехать. В плену нам пришлось выстрадать больше, чем во всех битвах в России, в Африке и во Франции, но мы сумели выжить – выстоять.

В помещении вместе сидели несколько пожилых господ. Как только я появился, все они вскочили.

– Наш полковник фон Люк! Какая радость! Что за чудо, что вы еще живы и теперь с нами!

У многих в глазах стояли слезы. У меня, признаюсь, тоже.

Пришлось рассказать, что происходило с нами в штрафном лагере под Киевом. О голодовке и о допросе перед моим освобождением. Затем я пожелал услышать о многих людях, которых знавал тогда и судьба которых была мне неизвестна.

Фриц Винанд, деятельный организатор встречи, поведал мне о том, что Ассоциация узников лагеря № 518, вероятно, единственная в своем роде. В 1965 г. на регулярных встречах бывало до 426 членов, а в 1984 г. – до 375 человек.

Я спросил о Юппе Линке, нашем немецком коменданте.

– Юпп живет на ферме под Мюнхеном. Он инвалид, но по-прежнему деятелен. Можем позвонить ему.

– Юпп Линк слушает, – раздался знакомый голос, – кто говорит?

– Это Ханс фон Люк. Помните меня, Юпп? Я тут в Кельне с многими из наших товарищей по тем нелегким временам. Радостно слышать вас вновь спустя более тридцати пяти лет.

– Полковник… Ханс фон Люк… Бог ты мой! – голос у него задрожал. – Как же здорово слышать вас. Вы в порядке? Бываете в Мюнхене? Приезжайте повидаться. Я тихо и мирно живу в деревне.

– Конечно, Юпп. Конечно, приеду. Сообщу вам о приезде.

Я переходил от стола к столу. Какими же стали наши бывшие товарищи-пленные, которые в те времена выглядели все одинаково в своих грубых полотняных робах и ватниках? Мне хотелось знать о театре и оркестре, которые подарили мне столько незабываемых часов.

У одного из столиков мне пришлось задержаться.

– Помните нас? Я Глаубрехт, был тогда барабанщиком. А вот рядом Виттхаус и Вальтер Штруве, авторы и аранжировщики нашего оркестра и джаз-банда. Помните, как напели нам Глена Миллера, его «In the Mood», нота в ноту, а мы потом начинали ею каждое выступление?

К столику подошел Хельмут Веренфенниг, писавший либретто для наших оперетт:

– По возвращении я поступил в университет и стал директором колледжа. Ну а кроме того, писал стихи и прозу, которую опубликовал один австрийский издатель.

– А что с другими, например, с Карлом-Хайнцем Энгельсом, актером и режиссером, помогавшим создавать труппу? – поинтересовался я.

– Энгельса, – сказали мне, – освободили только 30 апреля 1950 г. Почему так долго, он и сам не знает. Он остался верен прежней профессии: служил театральным директором-распорядителем в Дортмунде, а потом выступал в качестве одного из директоров Реклингхаузенского фестиваля в Руре. С 1985 г. – на пенсии.

– Райнхольд «Райни» Бартель, наш тенор, еще учился пению, выступал во многих театрах, включая и знаменитую оперу в Висбадене. Со временем он стал одним из профессоров-преподавателей в университете Майнца.

Бартель написал мне несколько позднее: «Мне было так приятно услышать о вас. На радио мне как-то пришлось петь песню: «Ninou, lach’ mir einmal zu»[157]. Как же бы я хотел, чтобы ее услышал наш еврейский врач, доктор Фуксманн. Он когда-то спел мне ее. Он обожал Яна Кепуру, переводчика этой песни».

За следующим столиком сидел Древс, наш лагерный повар, самая важная личность.

– Я помню так, точно слышал вчера, как майор Замхарадзе приказал мне выдавать членам театральной труппы и оркестрантам двойную порцию овсянки. Как он объяснил мне: «Для культуры мы на все готовы».

– Я Фред Сбостны, водитель лагерного «Студебеккера». Помните, как мы вместе ездили в Тбилиси?

– Конечно! – как я мог не помнить? Нет, я помнил все, как если бы это было вчера. – И еще я помню, как туго вам приходилось, когда Замхарадзе заставлял вас красть покрышки со склада шахты. Ведь охранники могли вас ухлопать. Некоторые из наших «особых» заданий были и в самом деле рискованными – настоящими опасными приключениями.

И снова я очутился за столиком Фрица Винанда, энергичного организатора наших встреч лагерников. Вернувшись из плена, он закончил учебу и теперь служит муниципальным чиновником в Кельне, отвечает за обеспечение ухода за физически и умственно неполноценными людьми.

– Встречи с товарищами по несчастью оставили во мне свой след, – признался мне он. – Я не могу и не хочу забывать лет, проведенных в ГУЛАГе. Для многих они послужили поворотным пунктом в судьбе. Мне предельно ясно, что только чувство товарищества, наше единство, невзирая на звания и социальное происхождение, помогли столь многим из нас выжить.

В Кельне мы задались вопросом: «Хотели ли бы мы вновь увидеть Ткибули?» Мнения разделились от «Ни за что на свете!» до «А почему бы нет? Если бы русские пустили, то можно».