Мир Софии - Юстейн Гордер

— Но какой смысл он вкладывает в эти слова?

— Когда Фауст умирает — и оглядывается на свою долгую жизнь, — он торжественно провозглашает:

«Мгновенье!

О, как прекрасно ты, повремени[51]

Воплощены следы моих борений,

И не сотрутся никогда они».

И, это торжество предвосхищая,

Я высший миг сейчас переживаю.

— Красиво!

— Но тут вступает дьявол. Как только Фаусту приходит конец, Мефистофель восклицает:

Конец? Нелепое словцо.

Чему конец? Что, собственно, случилось?

Раз нечто и ничто осуществилось,

То было ль вправду что-то налицо?

Зачем же созидать? Один ответ:

Чтоб созданное все сводить на нет.

«Все кончено». А было ли начало?

Могло ли быть? Лишь видимость мелькала,

Зато в понятье вечной пустоты

Двусмысленности нет и темноты.

— Это слишком пессимистично. В таком случае первая цитата мне нравится больше. Хотя его жизнь подошла к концу, Фауст видел смысл в тех «следах борений», которые он оставил после себя.

— Не благодаря ли дарвиновскому учению об эволюции мы ощущаем себя участниками некоего великого процесса, в контексте которого приобретают значимость даже мельчайшие организмы? Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно. Ту же мысль высказал в стихотворении «Псалом II» Бьёрнстьерне Бьёрнсон:

Слава предвечной весне, породившей

Все, что мы сущим зовем!

В день воскресенья встанет оживший

В лучшем обличье своем.

Род порождает род.

Род стремится вперед,

Век за веком бредет,

Мир за миром встает,

Гибнет и снова цветет.

Ты, приобщившийся здешней усладе,

Ставший цветком той весны,

День этот выпей — вечного ради,

Житель невечной страны.

Вносишь ты лепту свою,

Вечному в вечном краю,

В сердце надежду храня.

Вздох твой короткий — родня

Воздуху вечного дня![52]

— Чудесные строки.

— Тогда не будем их портить разговором. Скажу только одно: «Конец раздела!»

— Тебе не надоела эта ирония?

— Я сказал: «Конец!» Ты должна меня слушаться.

…у нее возникло отвратительно эгоистическое желание…

В обнимку с тяжелой папкой Хильда Мёллер-Наг вскочила с кровати, отнесла папку на стол, потом, на ходу раздеваясь, помчалась в ванную, постояла пару минут под душем и торопливо оделась. После этого она спустилась на первый этаж.

— Ты готова завтракать, Хильда?

— Я хочу сначала прокатиться на лодке.

— Как же так, Хильда?…

Она выбежала из дома и понеслась через сад к берегу. Там она отвязала лодку, прыгнула в нее и, оттолкнувшись от причала, взялась за весла. Хильда все гребла и гребла в заливе, поначалу резко взмахивая веслами, но постепенно успокаиваясь.

«Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно…»

Хильда запомнила эти слова наизусть. Все-таки они были обращены к ней — не к Софии, а именно к ней. Вся папка была одним большим посланием от отца к дочери.

Высвободив весла из уключин, она положила их внутрь лодки. Волны подхватили лодку и стали мягко раскачивать, чуть слышно постукивая о дно.

Как эта лодка плавала в небольшом заливе в Лиллесанне, так и сама Хильда ореховой скорлупкой плыла по жизни.

А где в этой картине София с Альберто? Да, где место Альберто и Софии?

Хильде не верилось, что они могут быть лишь «электромагнитными импульсами» в голове отца, что они существуют только в виде значков, отпечатанных на бумаге с помощью пишущей машинки. В таком случае и про нее можно сказать, что она не более чем набор белковых соединений, некогда слившихся вместе в «теплой лужице». Но нет, она представляет собой нечто большее. Она — Хильда Мёллер-Наг.

Конечно, папка с колечками была потрясающим подарком на день рождения. И конечно, отец затронул в Хильде некие глубинные струны. Но ей был не по душе развязный тон, в котором он отзывался о Софии и Альберто.

Вынудить отца задуматься уже по дороге домой — в этом Хильда видела свой долг перед героями книги. Она воображала себе отца на аэродроме в Каструпе. Пускай, как дурачок, помечется туда-сюда.

Вскоре Хильда совершенно успокоилась. Сев на весла, она подвела лодку обратно к мосткам и пришвартовала ее. Затем она долго завтракала с мамой. Ей было приятно похвалить сваренное всмятку яйцо и в то же время заметить, что, кажется, оно чуть-чуть недоварилось.

К папке она вернулась уже поздно вечером. Непрочитанных страниц оставалось совсем немного.

В дверь снова постучали.

— Может, нам просто заткнуть уши? — спросил Альберто. — Глядишь, наваждение исчезнет.

— Нет, я хочу посмотреть, кто там.

Альберто двинулся следом.

На крыльце стоял голый человек. Поза его была величественна, но одежды на нем никакой не было — только корона на голове.

— Ну-с, дамы и господа, — произнес он. — Что вы скажете о новом платье короля?

Альберто с Софией онемели от удивления, что несколько обескуражило голого.

— Вы даже не собираетесь ни поклониться, ни сделать реверанс! — возмутился он.

— Простите, ваше величество, — набрался храбрости Альберто, — но вы… совершенно голы.