Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

Эрван ехал по автомагистрали на восток Парижа. Он потерял еще несколько часов в обществе Софии, но «потерял» не совсем правильное слово. Скорее он кое-что нашел, хотя сам еще не знал, что именно. Слишком сильным было утешение, слишком слабым соучастие.

Они решили обогнуть здание больницы «Помпиду», чтобы попасть в парк «Андре-Ситроен». Бродя вдоль лужаек и мерцающих под луной оранжерей, они все говорили и говорили. Не как любовники, даже не как друзья. Как члены рушащейся семьи, которые смыкают ряды, чтобы отвратить окончательную катастрофу. Решения не было ни у кого, и невозможно было вернуться назад и стереть жестокие смерти. Но уход отцов мог сыграть роль пала, очистительного пожара: потом все снова зацветет, но обновленное и здоровое.

Эрван не осмелился намекнуть на опасности, которые еще не миновали: в каждом слове, которое он произносил, в каждой фразе, которую шептала она, он ощущал призвук, словно помеху, мешающую общению: «Человек-гвоздь не умер…» Не нужно пугать ее еще больше: она решила изменить отношение к Лоику и забыть про ненависть к их семье. Закончили они на скамейке, но так и не прикоснулись друг к другу. Будет видно, что делать с телом и сердцем, когда этот кошмар уляжется.

Теперь он несся по набережным, и желтые лампы туннелей чередовались с черной слюдой Сены. Резкие контрасты отпечатывались на сетчатке – то светлое, то темное, – пока Эрван прослушивал сообщение Левантена: все образцы ДНК из Лувсьена принадлежали Фарабо. Попробуем прикинуть: пятый убийца, как и четверо сентябрьских подозреваемых, тоже мог пройти через пересадку костномозговой ткани Человека-гвоздя и с того момента имеет генетическую подпись убийцы – но Эрван в это не верил. Во-первых, швейцарский медик, который делал им операцию, ни слова не сказал о еще одном кандидате на трансмутацию. И потом, характерные признаки убийства Одри – бродяга, дикость, логово – не сочетались с профилем богатого фетишиста.

Итак, вновь возвращаемся к Человеку-гвоздю. Варварское убийство Виссы Савири в ландах – Фарабо. Анн Симони и Людовик Перно – тоже он, с помощью Изабель Барер. Тот, кто напал на Гаэль в больнице Сент-Анн, вписывался хуже: априори атлетом в комбинезоне-зентай не мог быть шестидесятилетний псих, сбежавший из дурдома. Как и тот спринтер, с которым столкнулся он сам в балластном отсеке контейнеровоза в порту Марселя.

Не важно. Он найдет объяснение. Желательно неразумное. Ведь пока что разум ему подсказывал только ложные ходы. Попади в тон, настройся на один лад с этим призраком. Он предчувствовал, что за всем этим стоит какая-то махинация, в которой замешаны Жан-Луи Ласей, Изабель Барер, Филипп Усено – а теперь еще и Паскаль Виар, то есть сама французская администрация. Почему Прыщ с площади Бово прикрыл дело Усено? Зачем потребовалось стирать все следы связи между психиатром и его бывшей женой?

Ответ он получит через несколько минут. У Лионского вокзала он свернул с набережных и двинулся налево, к бульвару Дидро. Чтобы проветрить мозги – он больше не мог прокручивать в голове вопросы без ответов, – он решил дать себе передышку и сосредоточился на той сволочи, которую собирался разбудить.

Исторический враг Грегуара Морвана. Принадлежа к следующему поколению, которое всосало иллюзии миттерандизма, Паскаль Виар воплощал в глазах Падре все, что социализм принес гибридного и мерзкого в левое движение, – смесь лицемерной совестливости и жуликоватой буржуазной логики. Для Морвана лучше уж было искренне обманываться, как маоисты или троцкисты, чем двоедушно пользоваться системой. Паскаль Виар был карикатурой на лжеинтеллигента от искусства, с его социалистическими, экологическими и антиглобалистскими лозунгами… Этакий месье Розовые Грезы собственной персоной. В полицейском сообществе, а тем более в парижской дирекции, где царит принцип реальности[113], его случай представлял собой настоящую диковинку: коп в бархатном пиджаке, умело взлохмаченный и нарочито небритый, в шейном платке и потертых мокасинах, который питается только биопродуктами и ездит на велосипеде, произносит напыщенные речи, попыхивая электронной сигаретой, – да, на это стоит посмотреть.

В управлении были тем более сбиты с толку, что по работе паренек оказался чистой сволочью. Крутой коп, приверженец дубинки и грязных фокусов, он карабкался по карьерной лестнице, оставляя позади немало трупов как в прямом, так и в переносном смысле. Когда-то лучший стрелок в судебной полиции, получивший звание майора, когда ему еще не исполнилось сорока, он опирался как на свои результаты, так и на свои связи. Проклюнулся он при Миттеране, продвинулся при Шираке, притих при Саркози и расцвел с приходом Олланда. На работе он и не старался вызывать симпатии: ему хватало, что он вызывал их в личной жизни.

Эрван доехал до подножия Июльской колонны – три часа ночи, и квартал светится последними огнями. Свернул налево, сразу за зданием Опера Бастий, на улицу Шарантон. Навигатор не понадобился: одна из его «sex friend»[114] (он ненавидел это словечко) жила на пересечении этой улицы с авеню Ледрю-Роллен. Девица совершенно изгладилась из его памяти – и в сексуальном плане, и в дружеском. Зато по кварталу он мог ходить с завязанными глазами – так он здесь намаялся, пытаясь припарковаться.

Он свернул направо, на улицу Траверсьер, проехал мимо сквера Труссо, добрался до площади рынка Алигр. Спящий квартал разворачивался рядами пивных ресторанчиков «под старину», фонарями в духе Превера[115], мясными лавками и булочными, чьи витрины обещали чистое «био» и «домашнее» в любых количествах. Все это казалось ему не более настоящим, чем ярмарочные декорации. Наконец он нашел крошечный тупичок, где обитал Паскаль Виар. Ателье художников, перестроенные заводики, садики, стоящие по стойке смирно.

Эрван вылезал из машины, когда до него дошла очевидная вещь: если лувсьенским убийцей был именно Тьерри Фарабо, то имеются его приметы. Он связался с Сандовалем, версальским комиссаром, который руководил охотой на человека, и попытался объясниться. Это было сложно: речь шла об африканском убийце, помещенном в заключение более тридцати лет назад, умершем и кремированном три года назад, о том, что он вернулся к жизни и рыскает по пригородам в поисках новой добычи. Эрван пообещал фотографию подозреваемого, ретушированную с учетом возрастных изменений, в течение ближайших часов. Сандоваль повесил трубку, так ничего и не поняв.

Затем Эрван немедленно перезвонил Тонфа и велел ему зайти к себе домой (по всегдашней договоренности: ключ с кодом спрятан в паркинге). Подробно объяснил, где находится папка с бумагами, в числе которых – фотография двадцатилетнего Фарабо, и заодно вкратце изложил, какой оборот принимает расследование.