Графиня де Монсоро - Александр Дюма

Франсуа встал.

– Чего вы просите? – спросил он.

– Ваше величество…

– Несчастный! Ты хочешь, чтобы я тебя умолял?

– О! Монсеньор!..

Монсоро поклонился.

– Говорите, – пробормотал Франсуа.

– Монсеньор, вы даруете мне прощение?

– Да.

– Монсеньор, вы помирите меня с бароном де Меридор?

– Да, – сказал герцог, задыхаясь.

– И вы почтите мою супругу улыбкой в тот день, когда она появится при дворе королевы, куда я хочу иметь честь ее представить?

– Да, – сказал Франсуа. – Это все?

– Больше ничего, монсеньор.

– Идите. Я даю вам слово.

– А вы, – шепнул Монсоро в самое ухо герцога, – вы сохраните трон, на который я вас возвел! Прощайте, государь.

На этот раз он говорил так тихо, что его слова прозвучали в ушах принца сладчайшей музыкой.

«Мне остается только выяснить, – подумал Монсоро, – от кого герцог все узнал».

Желание графа де Монсоро, высказанное им герцогу Анжуйскому, исполнилось в тот же день: граф представил молодую супругу двору королевы-матери и двору королевы.

Генрих лег спать в дурном настроении, так как господин де Морвилье предупредил его о том, что на следующий день следовало бы собрать Большой королевский совет.

Король ни о чем не спросил канцлера. Час был уже поздний, и его величество клонило ко сну. Для совета выбрали самое удобное время с тем, чтобы не помешать ни сну, ни отдыху короля.

Почтенный государственный муж в совершенстве изучил своего повелителя и знал, что, в отличие от Филиппа Македонского,[97] Генрих III, когда он не выспался или проголодался, слушает доклады недостаточно внимательно.

Он знал также, что Генрих, страдающий бессонницей, – не спать самому, таков уж удел человека, который должен следить за сном других, – среди ночи непременно проснется, будет думать о предстоящей аудиенции и на заседании совета отнесется ко всему с должным вниманием и полной серьезностью.

Все произошло так, как предвидел господин де Морвилье.

После первого сна, продолжавшегося около четырех часов, Генрих проснулся. Вспомнив о просьбе канцлера, он уселся на постели и принялся размышлять, вскоре ему надоело размышлять в одиночестве, и, соскользнув со своих пуховиков, он натянул шелковые панталоны в обтяжку, сунул ноги в туфли и во всем своем ночном облачении, придававшем ему сходство с привидением, направился при свете светильника, который с тех пор, как Сен-Люк увез с собой в Анжу дуновение всевышнего, больше не угасал, направился, повторяем мы, в комнату Шико, ту самую, где так счастливо провела свою первую брачную ночь Жанна де Бриссак.

Гасконец спал непробудным сном и храпел, как кузнечные мехи.

Король трижды потряс его за плечо, но Шико не проснулся.

Однако, когда на третий раз король не только потряс спящего, но и громко окликнул его, тот открыл один глаз.

– Шико! – повторил король.

– Чего еще? – спросил Шико.

– Ах, друг мой, – сказал Генрих, – как можешь ты спать, когда твой король бодрствует?

– О боже! – воскликнул Шико, притворяясь, что не узнает короля. – Неужели у его величества несварение желудка?

– Шико, друг мой! – сказал Генрих. – Это я.

– Кто – ты?

– Это я, Генрих!

– Решительно, сын мой, это бекасы давят тебе на желудок. Я, однако, тебя предупреждал. Ты их слишком много съел вчера вечером, как и ракового супа.

– Нет, – сказал Генрих, – я их едва отведал.

– Тогда, – сказал Шико, – тебя, должно быть, отравили. Пресвятое чрево! Генрих, да ты весь белый!

– Это моя полотняная маска, дружок, – сказал король.

– Значит, ты не болен?

– Нет.

– Тогда почему ты меня разбудил?

– Потому что у меня неотвязная тоска.

– У тебя тоска?

– И сильная.

– Тем лучше.

– Почему тем лучше?

– Да потому, что тоска нагоняет мысли, а поразмыслив хорошенько, ты поймешь, что порядочного человека будят в два часа ночи, только если хотят преподнести ему подарок. Посмотрим, что ты мне принес.

– Ничего, Шико. Я пришел поболтать с тобой.

– Но мне этого мало.

– Шико, господин де Морвилье вчера вечером явился ко двору.

– Ты водишься с дурной компанией, Генрих. Зачем он приходил?

– Он приходил испросить у меня аудиенции.

– Ах, вот человек, умеющий жить. Не то что ты: врываешься в чужую спальню в два часа утра.

– Что он может мне сказать, Шико?

– Как! Несчастный, – воскликнул гасконец, – неужто ты меня разбудил только для того, чтобы задать этот вопрос?

– Шико, друг мой, ты знаешь, что господин де Морвилье ведает моей полицией.

– Да что ты говоришь! – сказал Шико. – Ей-богу, я ничего не знал.

– Шико! – не отставал король. – В отличие от тебя, я нахожу, что господин Морвилье всегда хорошо осведомлен.

– И подумать только, – сказал гасконец, – ведь я мог бы спать, вместо того чтобы выслушивать подобные глупости.

– Ты сомневаешься в осведомленности канцлера? – спросил Генрих.

– Да, клянусь телом Христовым, я в ней сомневаюсь, – сказал Шико, – и у меня на это есть свои причины.

– Какие?

– Ну коли я скажу тебе одну-единственную, с тебя хватит?

– Да, если она будет веской.

– И потом ты меня оставишь в покое?

– Конечно.

– Ну ладно. Как-то днем, нет, постой, это было вечером…

– Какая разница?

– Есть разница, и большая. Итак, однажды вечером я тебя поколотил на улице Фруадмантель. Ты был с Келюсом и Шомбергом…

– Ты меня поколотил?

– Да, палкой, палкой, и не только тебя, всех троих.