Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

«… Хан, вооружив всех своих улусников, тысяч сто или более, с необыкновенной скоростию вступил в южные пределы России, где встретили его некоторые беглецы, наши дети боярские, изгнанные из отечества ужасом московских казней: сии изменники сказали Девлет-Гирею, что голод, язва и непрестанные опалы в два года истребили большую часть Иоаннова войска; что остальное в Ливонии и в крепостях; что путь к Москве открыт; что Иоанн только для славы, только для вида может выйти в поле с малочисленною опричниною, но не замедлит бежать в северные пустыни; что в истине того они ручаются своею головою, и будут верными путеводителями крымцев. Изменники, к несчастию, сказали правду: мы имели уже гораздо менее воевод мужественных и войска исправного. Князья Вельский, Мстиславский, Воротынский, бояре Морозов, Шереметев спешили, как обыкновенно, занять берега Оки, но не успели: хан обошел их и другим путем приближился к Серпухову, где был сам Иоанн с опричниною».

Вспомним, как историк Виппер успех ханского вторжения 1571 года объяснял изменой некоторых москвичей, незаметно подведших Орду к столице. Очевидно, историк черпал информацию из тех же летописей, что и Карамзин, а то и просто он пользовался лишь трудами последнего. Но любопытно, что и летописи, а за ними и Карамзин не называют имен ни одного из изменников. Хорошо известно, что летописцы, создавая в монастырях для последующих поколений свои творения, руководствовались только одним принципом: они стремились как можно более угодить светской власти. И чем ближе монастырь к столице, тем такая тенденция просматривалась более отчетливо, а что касается кремлевских монастырей, то там вообще летописи писались под диктовку обладателей трона. Так вот, скорее всего, изменники были придуманы царем для оправдания собственного бессилия защитить столицу, тем более что такое оправдание очень хорошо согласуется с духом времени, отвечает характеру эпохи. Ведь находить и выставлять изменников везде и во всем тогда было очень принято. И нам трудно сегодня не согласиться с другим историком, с Н.И. Костомаровым, который, анализируя события 1571 года, утверждал, что «тиран для оправдания своей трусости выдумал измену и обвинял других». Если бы изменниками были реальные лица, то скрыть их имена, всех до единого, не в силах было бы даже время. Однако ни одного имени не называется. Но если даже и нашлись русские люди, вставшие на сторону хана, то чем они могли помочь ему? О состоянии Дел на Москве в ставке Девлет-Гирея было хорошо известно. Такая информация вообще никогда не может удержаться в секрете. Ссылка на то, что эти изменники помогли подойти хану к русской столице незамеченным, вообще не выдерживает критики. Во-первых, за долгую историю ордынских вторжений степняки великолепно изучили все тропинки, ведущие к Москве, все броды и переправы на Оке, они издревле настолько освоили пути из своих самых дальних кочевий в сердце Руси, что не нуждались ни в каких проводниках. Во-вторых, те же источники, что ссылаются на изменников, которые будто бы незаметно подвели врага к Москве, тут же противоречат себе, говоря о большой тревоге в столице тогда, когда хан только еще подходил к Оке. В столицу первые вести о наступлении Орды пришли из далекой пограничной крепости Путивль. А это даже не дальние подступы к Москве, это дальние подступы к русской границе. Следовательно, неожиданности в ханском вторжении не было. Так что оправдание провала в защите столицы происками каких-то изменников отдает полной несостоятельностью.

Но вернемся к описанию тех событий Карамзиным. В его трактовке, основанием для которой послужили те же самые летописи, причины провала не называются, но они напрашивается у читателя, и причины эти кроются в личности русского царя.

«Требовалось решительности, великодушия: царь бежал!… в Коломну, оттуда в Слободу, мимо несчастной Москвы; из Слободы к Ярославлю, чтобы спастися от неприятеля, спастися от изменников: ибо ему казалось, что и воеводы и Россия выдают его татарам! Москва осталась без войска, без начальников, без всякого устройства: а хан уже стоял в тридцати верстах! Но воеводы царские с берегов Оки, не отдыхая, приспели для защиты — и что же сделали? Вместо того чтобы встретить, отразить хана в поле, заняли предместия московские, наполненные бесчисленным множеством беглецов из деревень окрестных; хотели обороняться между тесными, бренными зданиями. Князь Иван Вельский и Морозов с большим полком стали на Варламовасой улице; Мстиславский и Шереметев с правою рукою на Якимовской; Воротынский и Татев на Таганском лугу против Крутиц; Темкин с дружиною опричников за Неглинною. На другой день, мая 24, в праздник Вознесения, хан подступил к Москве — и случилось, чего ожидать надлежало: он велел зажечь предместия. Утро было тихое, ясное. Россияне мужественно готовились к битве, но увидели себя объятыми пламенем: деревянные домы и хижины вспыхнули в десяти разных местах. Небо омрачилось дымом; поднялся вихрь и через несколько минут огненное, бурное море разлилось из конца в конец города с ужасным шумом и ревом. Никакая сила человеческая не могла остановить разрушения: никто не думал тушить; народ, воины в беспамятстве искали спасения и гибли под развалинами пылающих зданий или в тесноте давили друг друга, стремясь в город, в Китай, но отовсюду, гонимые пламенем, бросались в реку и тонули. Начальники уже не повелевали, или их не слушались: успели только завалить Кремлевские ворота, не впуская никого в сие последнее убежище спасения, огражденное высокими стенами. Люди горели, падали мертвые от жара и дыма в церквах каменных. Татары хотели, но не могли грабить в предместиях: огонь выгнал их, и сам хан, устрашенный сим адом, удалился к селу Коломенскому. В три часа не стало Москвы: ни посадов, ни Китая-города; уцелел один Кремль, где в церкви Успения Богоматери сидел митрополит Кирилл с святынею и с казною; арбатский любимый дворец Иоаннов разрушился. Людей погибло невероятное множество: более ста двадцати тысяч воинов и граждан, кроме жен, младенцев и жителей сельских, бежавших в Москву от неприятеля; а всех около восьмисот тысяч. Главный воевода князь Вельский задохнулся в погребе на своем дворе, также боярин Михайло Иванович Вороной, первый доктор Иоаннов, Арнольф Лензей, и 25 лондонских купцов. На пепле бывших зданий лежали груды обгорелых трупов человеческих и конских. «Кто видел сие зрелище, — пишут очевидцы, — тот вспоминает об нем всегда с новым ужасом и молит Бога не видать оного вторично.

Девлет-Гирей совершил подвиг: не хотел осаждать Кремля, и с Воробьевых гор обозрев свое торжество, кучи дымящегося пепла на пространстве тридцати верст, немедленно решился идти назад, испуганный, как уверяют, ложным слухом, что герцог или король Магнус приближается с многочисленным войском. Иоанн в Ростове, получив весть об удалении врага, велел князю Воротынскому идти за ханом, который, однако ж, успел разорить большую часть юго-восточных областей московских и привел в Тавриду более ста тысяч пленников. Не имея великодушия быть утешителем своих подданных в страшном бедствии, боясь видеть театр ужаса и слез, царь не хотел ехать на пепелище столицы: возвратился в Слободу и дал указ очистить московские развалины от гниющих трупов. Хоронить было некому: только знатных или богатых погребали с христианскими обрядами; телами других наполнили Москву-реку, так что ее течение пресеклось: они лежали грудами, заражая ядом тления и воздух и воду; а колодези осушились или были засыпаны: остальные жители изнемогали от жажды. Наконец собрали людей из окрестных городов; вытаскали трупы из реки и предали их земле».