Время жестоких чудес - Артем Лунин

Алек снял свой праздничный плащ, протянул Гарию, мальчик замотался, малиновый от смущения, принял у Шанки штаны, которые не всякому взрослому оказались бы впору, и едва не рухнул, наступая на гачи.

Вокруг веселились. Алек вдруг сообразил, что он отдал мальчишке тот самый плащ, который Дерек подарил ему, объявляя братом, и, глядя на стеснительно кутающегося в черно-алое мальчишку, молодой вой ощутил недоброе предзнаменование…

Дарина знала, что Алек взял Гария своим младшим братом, и когда семья Бронек предложила молодому войю свою кровь, она не забыла и о мальчике. Алек не решался просить, но мудрый дед Оор угадал и сам предложил неродному внуку позвать названого брата в семью.

Вскоре немного одетые приемыши смешались с воличами.

Потом в круг шагнула Верея, и Алек почувствовал, как сердце стискивается ледяными обручами. Он надеялся, что за ночь все чудесным образом изменится, старшие передумают, Криста ошиблась, провидя, но чудес не бывает.

– Войи наказывают одного из своих. Эта войя совершила неверное деяние и заслужила порицание войев. Отныне Виктория Джени Элай лишается имени, и мы называем ее…

Молчание повисло над собранием. Верея обвела взглядом людей, посмотрела на молодую войю и возвысив голос, выкрикнула:

– Хаман-войэ!

Всхлипнула мать девушки, качнулся отец, братья опустили очи. Люди отворачивались от осужденной.

– Отныне и до тех пор, пока она не смоет кровью преступление или суд не решит, что вина искуплена…

– Это все равно, – свирепо сказал Влад. – Я не оставлю… Алек!

Он поволок его в сторонку.

– Обещай мне… пожалуйста… что будешь присматривать за ней… прошу тебя…

Алек не узнавал друга.

– Вытри сопли, парень, – сказал он, стискивая плечо Влада и бросая ему мысль-напоминание об их братстве. Кузнец кивнул.

– Спасибо… – прошептал он. – Я не забуду…

– Потом будешь благодарить…

Влад позволил Кати обнять его за плечи, увещевая увести прочь.

Едва ли во всем мире можно найти обычай наказания более жестокий, чем распространенный у воинских каст Фременов.

Хамун – пламенный ветер, вихревой поток воздуха, раскаленного до температуры тлеющих углей. Хамун – настоящее проклятие северных земель. Когда хамун идет по лесу, все зверье, не успевшее убраться с пути или спрятаться под землю, обречено. Когда хамун идет над полем, он оставляет за собой только пепел.

Вой – так у Фременов называют человека с мечом, воина. Войи славны своей тысячелетней историей, бесстрашием, воинским умением и готовностью отдать свою жизнь на благо племени.

Хаманай – любому отнимавшему жизнь разумного знакомо это чувство, страшное и не сравнимое ни с чем.

Когда еще трепещет тело,

Пронзенное

Мечом твоим,

И руда

На пальцы льется, горяча,

И вдруг

Ты видишь отражение себя

В глазах тускнеющих

И понимаешь ясно,

Это – все,

Все и навечно,

Не исправить

Дела рук твоих,

Был человек —

И нет его уже.

(Фременский войский химн, авторство приписывается Веронике че Лайта)

Хаман-войэ, слово, сплетенное из этих трех, обозначает военного преступника.

Цель войя, как и любого воина, – победить врага и остаться в живых.

Цель войя, названного хаман-войэ, – убить как можно больше врагов. Воин пламенного ветра не думает о защите, о выживании. Племя приговорило его к смерти – и он сам должен привести приговор в исполнение. Хаман-войэ ищет смерти в битве, вызывая у себя яррк лишь осознанием того факта, что он преступник и должен умереть, как можно дороже отдать свою жизнь.

Айрин че Вайлэ

«Обычаи человеческих и нечеловеческих племен»

Глава «Преступления и наказания»

* * *

– Удрать хочешь?

Грик вскинул голову и с удивлением посмотрел на Виттора.

– Хочу. И удеру, – понизив голос, сказал пластун и на всякий случай посмотрел на остальных. Рыжий вздохнул и отвернулся, светловолосый притворялся спящим.

– Напрасно. Не выйдет.

– Я должен попытаться. – Пластун упрямо мотнул головой.

– Думаешь, я не пытался? – Сампо неловко двинулся, зашипел от боли и уселся наперекос, оберегая перевязанный бок. – Ну, хочешь, я тебе даже двери открою?

– Сам открою. На это у меня силенок хватит.

– Нашел чем хвастаться. Телекинез – дешевка, примитив. Но как можно поймать стрелу, если ты ее не увидишь? На «слепой земле» внутреннее зрение почти сходит на нет, ты за двадцать шагов даже ихор Посвященного Ненависти не разглядишь, не то что траекторию смерти.

Его рука опустилась, но не прикоснулась к повязке.

– Думаешь, я не разглядел бы? Едва успел уклониться, чуть правее, и аккурат бы печень пропороло.

– Я все-таки пойду, – твердо сказал Грик. Сампо кивнул, иного ответа он не ожидал.

– Пойду ночью…

– Ночью они видят не хуже, чем днем, – сказал русый, не поворачиваясь. – Проверено.

– Знаю. – Грик покривил губы. Он долго наблюдал этих людей и научился их уважать.

Правда, пленники как будто знают что-то, что неизвестно пластуну. Они уверены, что его попытка обречена.

Наступил вечер, им принесли поесть. Одна девушка, без сопровождения! Грик сначала проглотил суп – «а кормят здесь получше, чем в тюрягах Стата», и только потом задумался, почему ему и в голову не пришло взять ее в заложники. Неужели… неужели слепая земля так влияет, что даже мысль причинить вред не может возникнуть?

Сампо, наверное, смог бы ответить на этот вопрос, но говорить с ним не хотелось, а распознаванию нюансов зональных воздействий пластунов не учили. Грик даже самому себе не признался бы, что ему не по себе. Если здешние мыследеи могут обеспечить тонкое звучание слепой земли, то они по меньшей мере равны священникам Каррионы!.. Равны, если не…

Он взобрался на полати, отгоняя безрадостные мысли. Виттор пододвинулся ближе:

– На всякий случай, если мы больше не увидимся… – Грик пожал протянутую руку, краем разума заметив, что сампо не пренебрегает работой с мечом и полгода назад был ранен.

– Ты не веришь, что отсюда можно убежать…

– Не верю, – сказал сампо. – Но тебя могут убить.

Он отодвинулся и сразу же уснул. Среди обычных людей такое окончание разговора было бы, мягко говоря, невежливым, воины Каррионы придерживались своего этикета.

Грик закрыл глаза, погрузился в самое себя, становясь импульсом в нервных окончаниях, живой каплей кровяного русла. Он приказал ранам быстрее заживать, а вот с психическим ударом было сложнее.