Конец пути - Ярослав Гжендович

Я заметил также, что, когда мы вышли в море, Братья Древа, обычно мрачные и молчаливые, явственно повеселели и даже принялись подпевать.

У нас особо работы не было. Бледный Бенкей сражался с тошнотой, сидя на палубе, и несколько раз его рвало за борт. Н’Деле тоже сидел на досках с барабанчиком между бедрами и напевал монотонно и тоскливо.

Я стоял на носу, опираясь о штевень, переполненный нетерпеливостью и странным чувством силы. Я стоял на борту собственного корабля, что вез мою месть. Его борта были обиты медью, как приказывала Песнь Людей для кораблей, могущих метать огонь; за моей спиной, под пропитанным квасцами полотном, скрывалось тайное и ужасное оружие. Начиналось оно под палубой как машина, составленная из медных цилиндров и рукоятей, а конец ее — сифон, похожий на голову птицы, — мог в любой момент повернуться в сторону опасности и с сорока шагов испепелить все, что оказывалось на его пути. В этих водах любой, кого мы могли бы встретить, прекрасно знал, что значит блестящий медью борт. Хватало одного проблеска солнца, чтобы любой отворачивал румпель и правил как можно дальше от редкого и страшного корабля, с которым не получится сразиться. Встречались такие корабли нечасто, поскольку изготовление его требовало немалого искусства, и не у всякого таковое нашлось бы. Кроме того, мореходы не видели особого интереса в том, чтобы жечь корабли. Они хотели их захватывать, причем с честью, сражаясь борт в борт мечами и топорами. Им нужна была слава и богатство, а не уничтожение. Об огненных кораблях ходило немало легенд, а из этого следовало, что, в зависимости от того, как пойдут дела, Фьольсфинн, который выставил уже несколько огненных кораблей, однажды мог бы стать безраздельным господином этих вод. Я сомневался, что даже имперская галера Морского тимена, могущая засыпать любой корабль дождем стрел со своих трех палуб для лучников, разодрать борта кованым тараном, пробить навылет горящими копьями из двух аркбаллист или заякорить одним из своих абордажных трапов, втыкающихся в корабль врага железными клювами, сумела бы справиться с быстрым и ловким «волчьим» кораблем, плюющимся жидким огнем.

А сейчас это был мой корабль, и когда я думал об этом, то чувствовал, как сводит челюсти.

Знал: сожгу любого, кто встанет у меня на пути. Я искал не славы — только победы.

— Еду за тобой, дочь Ткачихи, — произнес я в горизонт и в соленый ветер, овевавший мое лицо. — Заберу тебя домой.

Веероподобные паруса, хорошо укрепленные длинными жердями, наполнялись ветром и казались распростертыми крыльями. Я чувствовал себя так, словно летел на крыльях дракона. Словно бы я сам был драконом.

Когда мне надоедало смотреть в пустоту водной бескрайности, я пользовался тем, что не чувствовал серьезных проблем и что меня не тошнило, как Бенкея. Я воспользовался советом Ульфа, который утверждал, что стоит есть, спать и ходить по нужде, пока для этого есть возможность.

На следующий день мы миновали первый из Остроговых островов, что маячили на горизонте, как темные тучи, а потом вплыли между ними, минуя рифы, ныряя в проливы и выбирая дорогу между торчащих из воды скал, с которых то и дело взлетали с тоскливыми криками стаи морских птиц.

Порой острые каменные зубы, выступающие из-под пенных волн, проходили мимо корабля всего в нескольких шагах, а иногда мы входили в воды, кипящие, словно под водопадом, между скалами, между которыми едва было расстояние выстрела из лука.

Осот, который в такие минуты всегда сам стоял у руля, садился повыше, на деревянную балюстраду, чтобы лучше видеть, и опирался о румпель подошвой сапога. Двое из наших людей следили за скалами, выглядывая по оба борта, и криками давали ему знать, что видят. Все казалось не сложнее езды на ослике, но это было не так. Я уже понимал, отчего Земля Мореходов оставалась в безопасности за своим архипелагом. Даже когда бы империя узнала тайны Западного прохода, необходимо было немало умений и знаний, чтобы его преодолеть.

Мы плыли.

Через пару дней мы оказались в водах, которые их мореходы звали Своим морем. До этого мы почти не встречали других кораблей, что всем казалось странным. Весной, как они утверждали, тут должно быть множество парусов. А неподалеку от Западного прохода десятки кораблей должны направляться в страны Юга.

Мы же видели лишь небольшие рыбачьи лодки у островов, несколько раз приметили парус на горизонте, однажды к нам приблизился корабль, но прошел на расстоянии трех-четырех выстрелов из лука, после чего поспешно уплыл, словно заметив заразу.

В водах Своего моря мы начали замечать оторванные от бортов доски, порой плавающие в воде тряпки, бочки и бревна. Несколько раз мимо нас проплыли раздувшиеся трупы со стрелами, торчащими из спин, вокруг них клубились стайки рыбешек, а на сами тела садились птицы.

Мореходы помрачнели, а четверо молчащих людей Фьольсфинна, которые называли себя «наффатунами», что бы оно ни значило, надели свои странные стеганые доспехи из серого полотна, украшенные рисунком древа, которое у них было красно-золотым и выглядело пылающим. Они спустились под палубу, а потом наполнили машину драконьим маслом, сняли с сифона полотно и с этого времени по крайней мере один из них сидел на палубе. Наффатуны носили странные шлемы, похожие на ведра, которые прикрывали всю голову вместе с лицом и были обшиты тем же самым полотном, которое якобы не горело, пусть бы даже его окунали в драконье масло. Эти шлемы и перчатки они тоже постоянно носили с собой.

Назавтра пополудни Осот снова принялся принюхиваться, а потом приказал свернуть все паруса и выбросить с носа нечто, что показалось мне водным парусом в форме миски и было принайтовлено длинными канатами. Я понятия не имел, что оно такое, а потому мне пояснили, что берег уже близок, пусть мы его еще не видим, а в Снагорину мы войдем ночью, чтобы как можно дольше остаться незамеченными.

Когда солнце стало опускаться за горизонт, мы поставили паруса и поплыли.

Ночь была тихой, светила только одна луна, зато — полная. И все же берег я заметил лишь когда тот оказался на расстоянии выстрела из лука. Гривы волн, разбивающихся на пляже, посверкивали белизной, и я слышал их шум. А потом мы вплыли в спокойные воды Снагорины, вдали я увидел светлые заросли камыша, и вот мы уже были на реке, по которой столько раз я проходил летом и зимой, что казалось мне, будто я знаю ее наизусть.

Ветер сменился, а потом Осот снова приказал свернуть паруса и сказал, чтобы все сели на весла. «Волчий» корабль порой может идти на веслах, когда стоит безветрие или когда он плывет по реке: весла высовывают сквозь специальные отверстия в бортах. Нас было только двадцать, не считая Осота, стоящего на руле, да одного наффатуна, стоявшего при сифоне, — держась за специальные ручки, он поводил клювом машины вдоль берегов реки, высматривая опасности. Его коллеги гребли, сидя рядом с помпами, откуда в любой миг они могли бы ухватиться за рычаги и вдохнуть в машину жизнь.

Багрянец, сидевший обычно под палубой, говоривший только по приказу и покорно выполнявший все поручения, тоже послушно сел на весла и делал все не хуже остальных.